Книга сияния - читать онлайн книгу. Автор: Френсис Шервуд cтр.№ 59

Йосель стоял там, потрясенный и растерянный. Кто эти люди? Женщина-краб бочком присеменила к Йоселю и посмотрела на него снизу вверх.

— Ну что, красавчик, гони монету — али нету? Слышь, мастер Карабас, ты, часом, не из нас?

Йосель отшатнулся, открыл рот и испустил стон.

— Ни языка, ни тона, ни голоса, — женщина хрипло захохотала, подобралась поближе и ущипнула Йоселя за икру. — Ты мне не родственник, болезный?

Йосель снова замычал.

— Он не может говорить, — женщина-волчица припала к земле, словно собираясь облизать его новехонькие сапоги. Затем подняла вверх свое волосатое лицо, просеменила по кругу и дважды перекувырнулась через голову.

— Давай к нам, давай к нам, давай к паяцам, дуракам! Накорми нас, накорми!

Люди швыряли с балконов хлеб, кусочки сыра, маленькие мешочки муки, капустные листья, репки и грибы, луковицы и яблоки, монеты. Другие выливали грязную воду и помои, некоторые женщины гнали попрошаек метлами, мужчины из трактиров расстегивали гульфики и мочились прямо им на головы, а дети старались подгонять несчастных дальше по улице. Словно бы в последнем росчерке безумной пляски, уроды покружились, попрыгали — и скрылись из виду.

В голове у Йоселя началась чехарда. «Давай с нами, давай с нами», — сказали ему паяцы. Сама мысль об этом его страшила, но зеркало было поднесено слишком близко, и сходство оказалось неопровержимым. А что? Ведь это так просто — просто покинуть город, отправиться в путь вместе с ними! Разве нет? Не только признавать, но и откровенно показывать, что ты не такой, как остальные. Присоединиться к себе подобным — не евреям и не христианам, не немцам и не богемцам, полулюдям-полуживотным, увечным, имеющих некий изъян. И все же ноги Йоселя точно приросли к земле. У него есть долг. Будь у него язык, он бы сказал: «Да, я дурак, я паяц, это верно, но пусть даже я дурак, я останусь здесь».

А затем Йосель вдруг понял, что перед ним кто-то стоит. Он опустил взгляд и тут же вспомнил, почему он остался, ради чего живет.

— Знаешь, мне на миг показалось, что ты собрался уйти с попрошайками.

Рохель говорила быстро, добавляя новые слова словно бы лишь затем, чтобы стереть предыдущие.

— Ты должен их жалеть, ибо у них нет ни еды в желудках, ни крыши над головой. Но с другой стороны, ты должен им завидовать. Это и впрямь заманчиво. Их отличие так заметно, его ничем не прикроешь. Какое это, должно быть, облегчение — не стараться все время соответствовать чужим ожиданиям.

Йосель, разумеется, ничего ей не ответил.

— Я хочу сказать, что они вольны до конца быть самими собой, — Рохель похлопывала себя по бокам, словно вместо рук у нее были плавники или крылья. — Они могут идти, куда захотят, несомненно, всюду бывают. Ты только подумай. Сегодня Богемия, завтра Силезия. Они отовсюду ускользают, они видят мир.

Йосель улыбнулся с закрытым ртом, пошаркал огромными ножищами.

— Твоя новая одежда и сапоги — они такие славные, правда? Шелк был подобен ручейку чистой воды, а кожа была мягкой как цветочные лепестки. Сперва я сделала выкройки, наложила их на ткань, растянутую на столе. Я взяла мелок и слегка их очертила, а после этого бабушкиными ножницами, доставшимися мне по наследству, выкроила сперва рубашку, затем брюки.

Рохель покраснела, вспомнив, как однажды улыбнулась ему, точно в шутку, и как ложилась в след от его тела на полу, словно птичка в гнездо. Все это было всего-навсего девичьей игрой — ничего серьезного — и, к счастью, сохранилось только в ее памяти. Вот только бы теперь остановить поток слов, который будто сам собой льется изо рта. Казалось, слова эти только и ждали, когда она разомкнет губы.

— Зеев сейчас на рынке. А я нечасто выхожу из дома.

Объяснение прозвучало почти радостно, словно это был ее собственный выбор.

— Так что…

Тут Рохель перевела дух, ибо на самом деле не привыкла так много говорить. Да, верно. Такое множество слов вызывало у нее странное чувство, словно давило ее своей тяжестью. Ибо у них дома говорил только Зеев, а он слушала. Порой она воображала себя Освальдом, мулом старьевщика, господином Длинные Уши, который в ответ мог лишь зареветь по-ослиному. Больше того, она была совсем как Йосель, тоже бессловесный.

— Сшить рубаху не так легко. Мне приходится скалывать воедино все отдельные части. Ножницы и булавки у меня латунные, а иголка серебряная. После бабушкиных ножниц моя серебряная иголка — самое драгоценное, что у меня есть. Конечно, если не считать еще обручального кольца…

Рохель щебетала и щебетала, но едва вспомнила про обручальное кольцо и как оно упало в день ее свадьбы, вдруг ощутила болезненную судорогу в животе. Впрочем, это ощущение тут же исчезло, словно мякина разлетелась по ветру. Снова все стало прекрасным. Главным образом потому, что это было так чудесно — к кому-то обращаться, разговаривать самой. А сколько ей еще следовало бы сказать! Да, произнести столько слов, которые только и ждут, пока их выпустят наружу, словно Рохель была чем-то вроде живой книги: стоит только закатать рукава и приподнять юбки, одну за другой, как страницы, на которых напечатаны буквы. То утверждая, то объясняя, она начала рассказывать ему историю своей жизни. Ее так захватила открывшаяся ей новая способность собственного языка, что не задумывалась о других вещах — к примеру, о том, что делают ее ноги. Вскоре оказалось, что они с Йоселем неспешным шагом идут к реке.

— В прошлом году в наши стены засунули мертвого младенца — еще была жива моя бабуля, упокой ее душу Ха-шем. Я смотрела на паяцев и почему-то об этом вспомнила. Ребенок был сиротой — вроде меня. В свое время у меня был друг, у которого не было отца. Вернее, он не знал, кто его отец, хотя все кругом знали.

Йоселю пришлось наклоняться, чтобы лучше ее слышать. А Рохель отметила его внимание. И снова почувствовала себя маленькой девочкой, о которой заботятся, которую защищают. Или, точнее, той маленькой девочкой, которой она никогда не была и которой только теперь себя почувствовала.

— Взгляни на реку, Йосель, — река была сально-серая, взбаламученная и неприветливая. Вдоль берега выстроились обломки грязного льда. — Разве она не прекрасна?

Голем уже приспособился к походке молодой женщины, и один его шаг равнялся ее трем-четырем.

— …Затем, когда вся рубаха сколота, я начинаю сметывать. Знаешь, как забавно получается: сперва режем ткань на куски, а потом снова их сшиваем. Все это вроде головоломки и требует немалых раздумий. А ты считаешь себя сиротой? Я знаю, ты должен так думать.

На другом берегу реки, развеиваясь вокруг замка, поднимался утренний туман. Сперва обнажились крепостные валы и террасы с садами, которые спускались по ним, узкие бойницы для лучников в зубчатых стенах — а затем башни по обоим концам. Одной из них была Далиборова башня, куда в свое время заключили дворянина, который поднял крестьянское восстание. Он попросил скрипку. Пока его не казнили, напевы скрипки не умолкали, и никто не мог слушать их без слез.