Кто-то заиграл на аккордеоне, кто-то достал губную гармошку, и скрипки немедленно подхватили мотив. Какая-то пожилая дама в платье цвета свежей орхидеи пустилась в пляс с мистером Торнберри, и, по-моему, в этот момент он очень радовался тому, что остался в живых. Мужчина с бородкой серо-стального цвета схватил меня за плечо и, низко наклонившись, прошептал в самое ухо:
— Значит, взял да и засунул ручку от метлы ему прямо в глотку? Вот это здорово, хе-хе-хе!
Крепко сжав на прощание мое плечо, мужчина исчез в толпе.
Миссис Велвадайн и другая такая же полная дама, обе в украшенных цветочным узором платьях, ярких настолько, что природа блекла рядом с ними, поднявшись на сцену, шутливыми криками согнали с нее музыкантов. Встав перед микрофоном, миссис Велвадайн сказала, что Леди счастлива приветствовать всех пришедших разделить с ней эту радость. Музей гражданских прав, на строительство которого было отдано столько сил, почти готов. Он откроется на следующий день после Рождества и расскажет не только о жителях Братона, но и о той борьбе, что позволила им стать такими, какие они есть. Сражения еще предстоят, не надо думать, что впереди все безоблачно. И хотя многого надо добиться, пройден уже немалый путь — именно это должен продемонстрировать Братонский музей гражданских прав.
Во время этой речи мистер Дамаронд подошел к нам с мамой.
— Она хочет повидаться с вами, — тихонько прошептал он маме на ухо.
Не стоило объяснять, о ком шла речь, — мы молча двинулись за ним следом.
Из зала мы вышли в коридор, по пути миновав комнату со столом для пинг-понга, мишенями для дартса на стенах и автоматом для игры в пинбол. В другой комнате стояли рядком четыре доски для игры в шаффлборд
[27]
, а в следующей — спортивные снаряды и боксерская груша. В конце коридора мы подошли к белой двери, еще пахнувшей свежей краской. Мистер Дамаронд открыл дверь и пропустил нас вперед.
Мы оказались в Музее гражданских прав. Деревянный пол был покрыт лаком, свет притушен. За стеклянными витринами на черных манекенах демонстрировались подлинные одеяния рабов и белых южан времен Гражданской войны, а также примитивные глиняные горшки, вышивка и кружева. В отделе с книжными полками хранилось примерно с сотню тонких переплетенных в кожу томиков. Книжки были похожи на дневники или блокноты. На стенах висели увеличенные черно-белые фотографии. На одной из них я увидел Мартина Лютера Кинга
[28]
, а на другой — губернатора Уоллеса
[29]
, заслоняющего собой вход в школу.
Посреди комнаты стояла Леди в платье из белого шелка и в белых перчатках, по локоть закрывавших ее тонкие руки. Ее голова была покрыта белой шляпкой с широкими полями, под которой сияли прекрасные изумрудные глаза.
— Вот это, — сказала она нам, — моя мечта.
— Все чудесно, — ответила мама.
— Это необходимо, — поправила маму Леди. — Никто в целом мире не сможет понять, куда он идет, пока у него не будет под рукой карты тех мест, по которым он уже успел пройти. Ваш муж не пришел?
— Сегодня он на работе.
— Он теперь не на молочной ферме, насколько я знаю?
Мама кивнула. У меня сложилось впечатление, что Леди знает, где сейчас работает отец.
— Привет, Кори, — поздоровалась со мной Леди. — Недавно тебе снова пришлось пережить приключение?
— Да, мэм.
— Если ты всерьез собрался стать писателем, тебе стоит обратить внимание на эти книги.
Леди кивнула в сторону полок.
— Ты знаешь, что это?
Я ответил, что нет, не знаю.
— Это дневники, — объяснила Леди. — Голоса людей, которые жили в этих местах задолго до нас. Кстати говоря, не только чернокожих. Если кто-нибудь захочет узнать, как жили люди сто лет назад, — вот они, эти голоса, они ждут его здесь.
Подойдя к одной из стеклянных витрин, Леди провела по ней затянутыми в перчатку пальцами, проверяя, нет ли пыли. Не обнаружив ее следов, Леди что-то удовлетворенно пробормотала:
— По моему твердому убеждению, каждый должен знать, откуда он пришел. И это относится не только к чернокожим, но и к белым. Я считаю что, если человек потерял прошлое, то и будущее он для себя не отыщет. Вот для чего нужен этот музей.
— Значит, вы хотите, чтобы жители Братона помнили, что их предки были рабами? — спросила мама.
— Да, я хочу, чтобы они помнили и об этом. И не для того, чтобы испытывать к себе жалость, ощущать себя обиженными, заслуживающими того, чего они лишены. Напротив, я хочу, чтобы, зайдя в этот музей, они могли сказать себе: «Вот посмотрите, кем мы были и кем стали».
Леди повернулась и взглянула на нас.
— Двигаться можно только вперед и вверх, — сказала она. — Нужно читать. Писать. И думать. Вот три ступени великой лестницы, ведущей к свету. Нельзя все время оставаться жалобно скулящим рабом, смиренным и тупым. Все это в прошлом и больше не вернется. Впереди нас ожидает новая жизнь.
Сделав несколько шагов, она остановилась перед картиной с горящим крестом.
— Я хочу, чтобы мои соплеменники не забывали, откуда они пришли, — продолжала она. — Нельзя вычеркивать прошлое из своей памяти. Не стоит также задерживаться на нем, ведь это значит — предавать будущее. Но я помню, что мой прадед тащил за собой по полю плуг. Он трудился от рассвета до заката, в жару и в холод. За свою работу он не получал от хозяина никакой платы — только скудную еду да крышу над головой. Он тяжко работал и часто бывал жестоко бит. Порой вместо пота из его пор сочилась кровь, но он продолжал идти вперед, даже когда уже не оставалось сил и хотелось упасть на землю. Он нес свой крест и отвечал: «Да, масса», в то время как его сердце разрывалось в груди, а гордость была втоптана в грязь. Он покорно трудился, прекрасно понимая, что его жену и детей в мгновение ока могут отправить на рынок рабов, где их продадут с аукциона и навеки разлучат с ним. Он пел днем в поле и лил слезы по ночам. Он работал и страдал, терпел невероятные муки, для того чтобы… Господи… для того, чтобы я могла хотя бы окончить школу. Я хочу, чтобы об этом знали и помнили все мои соплеменники, — сказала Леди, с вызовом подняв подбородок к нарисованным языкам пламени. — Вот такая у меня мечта.
Я отошел от мамы и остановился перед одной из увеличенных фотографий, на которой злющий полицейский пес рвал на упавшем чернокожем мужчине рубашку, а полицейский уже занес над головой негра свою дубинку. На другой фотографии худенькая чернокожая девочка шла сквозь толпу, сжимая в руках учебники, а белые мужчины и женщины с перекошенными от злобы лицами выкрикивали ей в спину насмешки и оскорбления. На третьем снимке…