Исход - читать онлайн книгу. Автор: Олег Маловичко cтр.№ 38

Проходя мимо детской площадки, он почувствовал, что ноги отказывают. Сел на перекладину качели. Винт противно скрипнул. Если бы так и сидеть здесь, думал Имомали, если бы этот момент длился вечность. На его лицо упал солнечный луч. Начался день.

Пришел домой, нашел второй телефон жены, но сеть не работала. Стал звонить с городского, но международные вызовы не проходили. Вошел в интернет. Набил письмо, а оно никак не уходило. Он не мог звонить никому из близких или знакомых. В свете задуманного им это ставило их под удар. Осенило: позвонил Маше Кировой. Она — майор МОРа, как-нибудь выкрутится.

— Любым путем свяжись с ними и попроси оставаться там. Уговори, убеди, прикажи — как хочешь. Москвы для них больше нет. Пусть живут там, все.

Закончив разговор, Имомали прошел на кухню, достал из подставки нож, омыл его под водой, воткнул лезвие в запястье с тыльной стороны, и с силой повел вверх, к локтевому сгибу — правильнее резать вены вдоль. Было больно, и он крикнул. Вскрыл слабо, не мог резать себя. Положил лезвие на локтевой сгиб с внутренней стороны и стал пилить. Переложил нож в левую руку. Рукоятка скользила от крови, рука немела, поэтому правую руку разрезал хуже.

Имомали сел в кресло, опустил руки вниз и стал ждать, пока из него выйдет жизнь.

Он боялся смерти там, в поле. Думал, главное — жить. Но сейчас он не мог найти в себе сил сделать то, что ему приказывали. Он не сможет, и его убьют. Умереть дома, от своей руки, казалось легче и естественнее.

Во рту пересохло. Захотелось воды.

Вот и все, думал он. Всегда чего-то ждешь, всю жизнь, не понимая, что она проходит в ожидании — раз за разом пропускаешь свой поезд, сидя в здании вокзала и посматривая на часы, зевая и мучаясь скукой. Сначала учишься жить, потом растишь детей, но момент покоя и гармонии, к которому стремишься, никак не приходит. Как хочется вернуться, господи, как же хочется вернуться, подумал он и заплакал, а руки неприятно жгло, будто они были стеклянными, и кто-то водил по ним изнутри громадным куском пенопласта.

Во дворе остановился грузовичок. Борт кузова перепрыгнул парень в рабочем комбинезоне. Напарник, мужчина постарше, подал ему сверху свернутые в трубу плакаты и ведро, из которого торчала ручка валика. Парень мазнул стену клеем, выдернул из свитка плакат, и, не заботясь соблюдением углов, криво разгладил лист. Президент в черной куртке ФСБ стоял, сложив руки на груди накрест, а в его глазах были решимость и слезы.

В девять утра новостные порталы обнародовали указ президента о введении на территории страны чрезвычайного положения, и второй, о программе Национального Спасения. Дума была распущена: вся власть переходила президенту. С горечью он сообщал, что на период действия чрезвычайного положения будут ограничены гражданские свободы, в том числе слова и собраний. Президент выражал надежду, что представители прессы, бизнеса и гражданского общества с пониманием отнесутся к вынужденным мерам.

Слишком много событий произошло в последние сутки, и для слишком многих еще не произошедших были заложены основы. На этом фоне потерялись другие распоряжения президента, в частности, об объявлении вне закона правительства так называемой Республики Юга России.

* * *

— Самое прикольное, они эту историю мутят под православную тему.

Сергей оторвал голову от столика и уставился на сидящего напротив Крючкова. За замызганным окном электрички мелькал жидкий и пыльный, толком не расцветший придорожный подмосковный лес. Крючков держал в руках раскладной ножик со сломанным лезвием-открывашкой, и скреб им коричневую раму окна, пытаясь что-то нацарапать.

— Сейчас попы начнут объяснять, что так и надо, все, мол, нормально, правильно черных вырезали. Надергают цитаток…

— Давно тебя не было. — Сергей потер глаза, поморгал, приходя в себя от муторного, тряского дорожного сна.

— Дела, — коротко ответил Крючков.

— Что тебе от меня нужно, понять не могу. Зачем все эти религиозные прогоны?

— В нужное время в нужном месте, братэлло.

Он улыбнулся Сергею и с гордостью посмотрел на дело рук своих — по раме шла кривая надпись Sodom. Насколько помнил Сергей, это было название хэви-металлической группы.

— Что там в Москве, не знаешь?

Он выехал с утра и мчал быстро, рискованно входя в повороты, за что и поплатился — «Фалькон», не вписавшись, ушел с дороги в кювет и остановился, ударившись фарой в столб. Отзвонив Игнату, Сергей бросил машину, на попутках добрался до Кимр и ехал теперь на электричке в Москву.

Крючков пожал плечами:

— Какая разница? В мире сейчас не это главное. — Он прыснул. — Прикинь, с утра Пакистан по Индии ядерной бомбой хуйнул!.. Под шумок, так сказать! Знаешь, как в лифте, один пернет, и все начинают. Индусы, естественно, в ответ. А ты говоришь Москва! Все, зема, понеслась манда по кочкам!

Он выбил на ляжках дробь и подмигнул.

— Вот ты мудак больной! — удивился Крайнев. — Там же люди погибли.

— Так эт для их же блага. Им же в кайф. И облученным, только у этих кайф подлиннее. Бог же обрек. Он же рулит миром. Есть такая тема, типа, один говорит: куда ж ваш бог смотрит, если у него под носом такое? Он же этот мир создал! А второй отвечает: он создал, а потом отдал людям, и те, вроде, обосрались, а бог не при делах, он, мол, только смотрит сверху, качает головой, и думает, от вы, суки неразумные. Не-а. Сливает он вас. Вчера с ним разговаривал, — Крючков снизил тон, и наклонился. — Думаешь, вы ему нужны? Думаешь, он за вас цепляется? Все! Он забил! Поверь мне как инсайдеру. Вы для него — тараканы в коробке. Он в вас игрался. У него и без вас — миллион проектов и головняков, где справиться? Он вас создал, отбежал на пару тысяч лет, поссать, сунулся обратно — а вы расплодились, и всю коробку — засрали, прогрызли, испоганили. Короче, Сереж, он коробочку на мусорку отнес, и подпалил с боков, типа, не получилось, лайф гоуз он, двигаемся дальше. Чуешь, жар подходит? Все же рушится, все смешивается — а вы, чем глаза разуть, меж собой деретесь, дурики.

Вдруг на мобильнике, не ловившем сеть с позавчерашней ночи, появилась елочка. Сергей бросился набирать Глашу, но елочка опять исчезла.

— Ты, — сказал Сергей Крючкову, без толку нажимая на клавишу вызова, — проекция моего ума. Тебя нет в природе. Я заметил, у меня как только обостряк какой, сразу ты являешься.

— Ну, а хоть бы и так. Но смотри, я один являюсь! Второй-то не торопится, напарничек мой, а? Нужен ты ему… Привык, что к нему приползают, а самому зад оторвать — гордые мы!.. си на небеси, мазафака!

Сергея передернуло.

— Ой, а че это мы дергаемся?.. Главно, носить на себе орудие пыток — нормально, да? — Он постучал себя в солнечное сплетение. — А если б его повесили, ты бы виселицу таскал? И этого, с языком на плечо? Или, прикинь, ему голову отрубили? Такая плаха, и башка, с кружком внизу, как у окорока… Не, че-то гоню, с пацанами тантры дунул на вокзале с утра… О! Электрический стул, и пена изо рта из брюликовой пыли, нормально? А серьезно, есть фишка: если рисуешь, как человеку больно, ему в натуре больно. Вуду-тема, они там куколок иголками… Если так посмотреть, получается, вы бога своего две тыщи лет дрючите миллионократно, немилосердно. И то, что на Голгофе было, это детский лепет для него, перышком по пяткам, а потом — вот реальные пошли мучения. Вы его и тогда казнили, и щас продолжаете. Каждый миг ему миллионы гвоздей в руки, и колючек в лоб — фабрики отливают, художники стараются, чтобы понатуральней, кино вон снимают… Вы его две тыщи лет распинаете, чего б ему не осерчать? Любой бы взвыл.