Я могу вам сказать, что весь дом хорошо воспринял известие о смерти мадам Розы, наступление которой ожидалось в благоприятный момент, когда все ее органы объединят свои усилия в этом направлении. Взять, к примеру, четверых братьев Заом, которые были перевозчиками мебели и первейшими силачами в округе по части пианино и шкафов, – я всегда смотрел на них с восхищением, мечтая быть, как они, вчетвером. Они пришли и сказали нам, что мы можем рассчитывать на них в смысле спуска и подъема мадам Розы всякий раз, когда ей захочется прогуляться. В воскресенье, когда никто не переезжает, они взяли мадам Розу, снесли ее вниз, как пианино, усадили в свой фургон, и мы поехали на Марну, чтобы она подышала свежим воздухом. Весь тот день голова у нее была в порядке, и она даже начала строить планы на будущее, потому что не хотела религиозных похорон. Поначалу я подумал, что старуха боится Бога и рассчитывает разминуться с ним, устроив себе похороны без религии. Но это оказалось не так. Бога она не боялась, а сказала, что просто сейчас уже слишком поздно, что сделано, то сделано, и ему нет надобности являться ей и просить прощения. Я думаю, что мадам Роза, когда голова у нее была в порядке, хотела умереть по-настоящему, а не так, чтобы потом еще где-то там странствовать.
На обратном пути братья Заом сделали круг, прокатив ее по Центральному рынку, по улицам Сен-Дени, Фурси, Блонделя, Трюандери, и она расчувствовалась, особенно когда увидела на улице Прованса небольшую гостиницу, где она еще молодой взбегала по лестнице раз сорок на день. Она сказала нам, что ей приятно снова увидеть знакомые тротуары и уголки, где она когда-то боролась за жизнь, и у нее такое чувство, что она честно выполнила контракт. Она улыбалась, и я видел, что прогулка подняла ее моральный дух. Она пустилась в разговоры о добром старом времени и уверяла, что это была самая счастливая пора ее жизни. Когда она после пятидесяти прожитых лет завязала, у нее еще были постоянные клиенты, но она решила, что в ее возрасте это уже неэстетично и пора переквалифицироваться. Мы остановились на улице Фрошо, пропустили по стаканчику, и мадам Роза съела пирожное. Потом мы вернулись домой, братья Заом внесли ее на седьмой этаж как пушинку, и она была так восхищена прогулкой, что прямо на несколько месяцев помолодела. Дома оказался Мойше – он пришел нас повидать и сидел под дверью. Я сказал ему: «Привет» – и оставил с мадам Розой, которая была вполне в форме. А сам спустился в кафе внизу, чтобы встретиться с одним парнем, который обещал мне кожаную курточку с настоящего американского склада и без булды, но его там не оказалось. Я побыл немного с мосье Хамилем, находившимся в добром здравии. Он сидел над пустой чашечкой кофе и умиротворенно улыбался стене напротив.
– Все в порядке, мосье Хамиль?
– Здравствуй, малыш Виктор, я рад тебя слышать.
– Скоро изобретут очки для любых глаз, мосье Хамиль, и вы снова сможете видеть.
– Надо веровать в Господа.
– Еще немного, и появятся потрясающие очки, каких еще никогда не бывало, и действительно можно будет видеть все, мосье Хамиль.
– Что ж, малыш Виктор, хвала Господу, ведь это он позволил мне дожить до таких лет.
– Мосье Хамиль, меня зовут не Виктор. Меня зовут Мухаммед. Виктор – это другой ваш приятель.
Он удивился.
– Ну конечно же, малыш Мухаммед… Тава кальтпу’ала алъ Хайи элладри ла ямут… Веру свою вселил я в Живущего, что неподвластен смерти… Как я назвал тебя, малыш Виктор?
Вот же чертовщина.
– Вы назвали меня Виктором.
– Как я мог? Ты уж меня прости.
– Ерунда, одно имя стоит другого, какая разница. Как ваши дела со вчерашнего дня?
Он крепко задумался. Я видел, что он вовсю старается вспомнить, но все его дни стали похожи друг на друга как капли воды, с тех пор как он перестал проводить свою жизнь с утра до вечера в торговле коврами, и оттого в голове у него пробел налезал на пробел. Правую руку он держал на маленькой затрепанной Книге, которую написал когда-то Виктор Гюго, и Книга, должно быть, очень привыкла чувствовать эту руку, которая на нее опиралась, как это часто бывает со слепыми, когда им помогают перейти на ту сторону.
– Говоришь, со вчерашнего дня?
– Со вчерашнего или сегодняшнего – это неважно, мосье Хамиль. Просто время проходит.
– Что ж, весь сегодняшний день я провел здесь, малыш Виктор…
Я посмотрел на Книгу, но сказать было нечего: уже многие годы они были вместе.
– Когда-нибудь я тоже напишу настоящую книгу, мосье Хамиль. Внутри у нее будет обо всем. Какая книга у него самая лучшая, у этого мосье Виктора Гюго?
Мосье Хамиль глядел далеко-далеко и улыбался. Его рука с дрожащими пальцами шевелилась на Книге, словно ласкала ее.
– Не задавай мне слишком много вопросов, малыш…
– Мухаммед.
– …не задавай мне слишком много вопросов, я сегодня немного устал.
Я взял Книгу, и мосье Хамиль почувствовал это и забеспокоился.
Я посмотрел название и вернул ему. Я положил его руку сверху.
– Вот, мосье Хамиль, она здесь, вы можете ее потрогать…
Я видел, как его пальцы ощупывают Книгу.
– Ты не такой ребенок, как другие, малыш Виктор. Я всегда это знал.
– Когда-нибудь я тоже напишу отверженных, мосье Хамиль. Тут найдется кому проводить вас к себе?
– Инш’алла. Обязательно найдется, ибо я верую в Господа, малыш Виктор.
Мне это уже начало слегка надоедать, потому что его хватало только на того, другого.
– Расскажите мне что-нибудь, мосье Хамиль. Расскажите, как вы совершили большое путешествие в Ниццу, когда вам было пятнадцать лет.
Он помолчал.
– Я? Я совершил большое путешествие в Ниццу?
– Когда вы были молодым.
– Не помню. Совсем не помню.
– Ну ладно, я сам вам расскажу. Ницца – это оазис на берегу моря с мимозовыми лесами и пальмами, и там русские и английские принцы сражаются цветами. Там клоуны пляшут на улицах и конфетти сыплются с неба на всех и на каждого. Когда-нибудь я тоже поеду в Ниццу, когда стану молодым.
– Как это, когда станешь молодым? Разве ты стар? Сколько тебе лет, малыш? Ты ведь малыш Мухаммед, разве не так?
– А-а, об этом никто ничего не знает, и о моем возрасте тоже. Я живу без дня рождения. Мадам Роза говорит, что у меня никогда не будет настоящего возраста, потому что я особенный и всегда буду особенным. Вы помните мадам Розу? Она скоро умрет.
Но тут мосье Хамиль совсем заблудился внутри самого себя, потому что жизнь заставляет людей жить и жить, но не очень-то задумывается над тем, что с ними при этом случается. В доме напротив жила одна дама, мадам Халауи, которая приходила за ним перед закрытием и укладывала в постель, потому что у нее тоже никого не было. Понятия не имею, знали ли они друг дружку или это просто чтобы не пропадать в одиночестве. У нее была витрина с земляными орехами на бульваре Барбэса, а еще – отец, пока не умер. Тогда я сказал: