Дальше ваш билет недействителен - читать онлайн книгу. Автор: Ромен Гари cтр.№ 15

Он внимательно следил за пеплом на своей сигаре.

— Есть еще один очень важный момент, господин Ренье. Как раз поэтому я и хотел встретиться с вами лично. Я искренне желаю, чтобы вы остались во главе предприятия во Франции в качестве директора…

Он предлагал мне стать его служащим.

Я посмотрел ему в глаза. Только серьезность и даже благожелательность. Ни следа иронии. Однако у нас была слишком хорошая память…

— Боюсь, это невозможно.

— Меня это очень огорчает, господин Ренье. Очень. Мы заметили, что немецкие деловые люди, возглавив во Франции какую-нибудь… транснациональную компанию, сталкивались с некоторой… настороженностью.

— Удивительно. Я думал, все уже позади.

— Это факт.

— Я чрезвычайно ценю ваше предложение, но не могу его принять… по разного рода причинам.

— Я позволю себе настаивать, господин Ренье. Не буду скрывать, что возможность вашего сотрудничества с нами — одно из важнейших условий соглашения…

— Сожалею, но это невозможно.

— Подумайте…

Я опустил голову, закрыл глаза и погрузился в темноту. Усталость и бессонница обостряли и затуманивали мои воспоминания… Кляйндинст смотрел на меня с дружелюбным добродушием, танки Леклерка проходили под веками со своими призраками победы, лицо сына, внимательное и немного отстраненное… Вдруг рядом, на блинчиках «сюзетт», посыпанных сахаром и орошенных коньяком, вспыхнули огоньки синего пламени.

В ожидании ведающего напитками официанта появилась угроза.

— Воду «Эвиан», — бросил я ему, и он удалился с таким видом, будто вздыхал: «Бедная Франция!»

— Когда-нибудь, Жан-Пьер, появятся роскошные заведения эфтаназии, с, необычайно разнообразным выбором смерти от удовольствия, а у этих будут те же рожи, что и здесь. О чем я там говорил?

— «… и привык искать для всех проблем практическое решение…»

Я чувствую Лорины руки вокруг своей шея.

— Спи. Ты только изводишь себя, думая обо всем этом…

— Вечерние страхи.

— Как это, «вечерние»? Сейчас четыре часа утра…

— Лора…

Но дальше я не пошел. Быть может, я слишком погряз в прошлом, в том, где мужчины никогда не были способны к братству в отношении женщин…

— Дела… Я больше не могу. У меня есть выбор: сдаться немцу или, может, американцу. Как видишь, ситуация типично французская. Даже старому зверю тяжело покоряться, уступать свою территорию другому. Очень унизительно… для мужчины.

— А я? Я всего лишь часть твоей территории?

— Нет. Ты мое будущее.

Я спустился в восемь часов и засиделся в ресторане с газетой в руках, В восемь тридцать, когда я не мог оторваться от подвигов XV чемпионата Франции, одним из столпов которого сам был тридцать пять лет назад, в холле показалась знакомая фигура и через зал решительным шагом прошествовал мой брат. Жерар шагал напролом, прямо на меня, держа шляпу в руке: он, как всегда, твердо знал, чего хочет и какие меры надо принять, чтобы добиться результата, — он не утратил этого вида даже после тридцати лет ошибочных суждений, неловких попыток и провалов. Он был старшим из двух моих братьев — младшего, Антуана, в девятнадцать лет расстреляли на горе Валерьен — и казался воплощением энергичности и решительности, что было мне довольно полезно на деловых совещаниях, пока он молчал. Это один из тех французов, которых вечно встречаешь за рулем «ситроена» — в одиночестве и со шляпой на голове. Крепко сбитый, коренастый и широкоплечий, умеющий ладить с землей и бутылкой красного на столе, он был создан, чтобы и дальше вести наше родовое крестьянское хозяйство. Но он немного ревниво следил за моим «социальным успехом», и с началом экспансии, в пятидесятых годах, когда строительные подряды приносили сто процентов, свободных от налогов, очертя голову бросился в строительство дешевого муниципального жилья и за пять лет сколотил миллиард. В тысяча девятьсот шестьдесят восьмом он попался на приписках и ложных накладных, должен был заплатить триста миллионов штрафа за сокрытие доходов и уклонение от уплаты налогов и был приговорен к шести месяцам условно, как раз в тот момент, когда должен был вот-вот получить крест Почетного легиона. С ним случился инфаркт — из чувства собственного достоинства. Он был одним из тех неуступчивых в плане своей репутации людей, которые не могут стерпеть позора. Я утверждаю, что он был глубоко честен, и в этом вовсе нет парадокса, просто он заразился той легкостью, с которой тогда делались деньги, и пустился в дела такого масштаба с галопирующими кредитами, где ощущение безопасности порождала сама величина цифр, которыми приходилось ворочать. То была пора бурного роста, когда тридцать процентов сомнительных компаний, прибывая к финишу, становились вполне добропорядочными благодаря своему успеху: скандал вызывали только неудачи. Дела шли так хорошо и так споро, что в конце концов Жерар счел себя гением, в то время как его всего лишь укачало самой большой волной преуспеяния и легкой наживы за всю историю капитализма. Я не говорю, что он был дураком, я говорю лишь, что он не был создан для того, чтобы со всей необходимой виртуозностью манипулировать компаниями в искусной игре с законами, балансами, переводными векселями и займами, где ты всегда во власти чужого финансового скандала. Он порвал со своей атавистической натурой, со своим «мало-помалу», «собственными руками», «трудом и терпеньем», чтобы вступить во вселенную быстрых миллионов, и утратил чувство своей подписи, ставя ее слишком часто. После катастрофы я взял его в свою компанию, во-первых, из духа семейной солидарности, а во-вторых, потому что мне полезно было держать перед глазами такой пример. Он не занимался ничем, вмешиваясь во все. Сын и сотрудники старались вести себя так, чтобы внушить ему чувство собственной значимости. К его жалованью добавлялись проценты, и я сказал бы, что он гораздо больше, чем я, поощрял промышленное производство товаров, оплачивая в качестве собственника несметное количество всевозможных штуковин, которых только для содержания в порядке его имения на юге, его машин и катера требовалось несколько тысяч. Он остановился напротив меня, держа руку в кармане, и на его лице было строгое выражение старшего.

— Жан-Пьер сказал, что ты ликвидируешь.

— Продаю.

— Немцам?

— Да. Кляйндинсту. Хочешь кофе?

Он сел.

— Нет, спасибо. Хуже момента найти не мог.

— Да, проголосовали за Жискара д’Эстена, а выяснилось, что выбрали призрак Миттерана. Мне надо было продавать полтора года назад: голландцы предлагали четыре миллиарда, причем один в Швейцарии.

— С Кляйндинстом говорил?

— Да, был первый контакт…

Мне не хотелось его пугать. Я годами берег его: он был болезненно обидчив, что еще больше усугубилось после его неудач. Жерар выводил меня из себя и одновременно трогал своей способностью проявлять вплоть до малейшего жеста энергию и решительность, которые ни к чему не прилагались и были всего лишь признаками некоего внутреннего давления, обреченного превратиться в конце концов в артериальное.