Он бросил взгляд на стальной каркас, который долизывали языки пламени. Если у нас и есть будущее, то оно будет всем обязано женскому началу, подумал он, и эта мысль была столь чуждой его обычной природе, что можно было вообразить, что этот новый мир уже родился.
Она стала рассказывать:
— Меня похитили среди ночи и увезли в горы… трое молодых людей из Комитета освобождения Раджада расспрашивали меня в пещере об истории с самолетом… они записали мои показания на пленку… они такие славные… после чего те двое, что меня похитили, прикончили этих бедных мальчиков из автоматов… они забрали кассету… сказали, что она стоит больших денег… они намеревались продать ее Ливии или даже правительству Хаддана… собирались пристрелить меня, потому что я была свидетелем… свидетелем…
Слова и воспоминания заставили ее вновь с такой силой пережить тот ужас, что она задрожала всем телом. Он сжал ее в объятиях, стремясь дать иллюзию убежища. Она говорила, не переставая, стараясь через поток слов освободиться от внутреннего напряжения, но это привело лишь к тому, что пережитые ею мгновения возродились с почти зримой силой. Но на этот раз единственным результатом возвращения страшного стало то, что у нее задрожал голос… Когда она снова подняла к нему лицо и рукой отвела с него волосы, Руссо не обнаружил на нем ни единой приметы растерянности, беспомощности, внутреннего краха, а ведь мужское начало даже подталкивало его искать их, дабы придать большую ценность и больший смысл его покровительственным объятиям… Он никогда еще не видел, чтобы женщина была так решительно настроена не сдаваться и с таким полным пренебрежением относилась к своим нервам, своей физической и психической хрупкости…
— Почему они это сделали? Почему они их убили?
— Послушайте, если запись с вашими показаниями прозвучит на «Радио-Триполи» или «Радио Багдад», этого будет достаточно, чтобы весь регион взялся за оружие…
— Но они как раз и не хотели этого! — воскликнула она. — Они почувствовали в этом провокацию… они сказали мне, что они не готовы, что у них нет оружия… Погодите, я забыла самое главное… они мне сказали, что не верят в это… Да, у них были сомнения… Они выслушали мои показания и ни на миг в них не усомнились, а потом совершенно спокойно сказали, что не верят, что эту резню в самолете организовало правительство Хаддана… А ведь это революционеры, боевики, готовые на все, чтобы вырвать у Хаддана свою независимость… Как курды в Ираке… По их мнению, инициатором этих зверств была не «правящая клика Хаддана», как они ее называют… Но тогда кто же? Кто?
Она отстранилась, чтобы лучше его видеть, и Руссо почувствовал почти физическую утрату, как если бы с концом объятия он стал вполовину меньше.
Он долго вдыхал воздух, и ему удалось забрать у ночи и у звезд немного прохлады.
— Сейчас не самый удачный момент, чтобы пытаться распутать этот клубок змей, — сказал он. — Политика в зоне Персидского залива не потеряет ничего из своей красоты, если подождет, а вот вы нуждаетесь в отдыхе…
— Почему этих молодых людей убили?
Руссо устало пожал плечами.
— Потому что они отказались играть на руку провокаторам, — сказал он. — В их безотлагательной смерти отчасти были заинтересованы и сами убийцы. Они вам так и сказали. Запись с вашими показаниями легко можно продать за полмиллиона долларов. Я думаю, что даже правительство Хаддана уступило бы шантажу и выкупило эту пленку… Вам нужно объяснение? Вот уже две недели, как стоимость оружия в этой части мира — при условии срочной поставки — возросла на сорок процентов. Я говорю: при условии срочной поставки, а это означает — «Талликот тул компани», чьи грузовые суда стоят наготове, буквально набитые чехословацким оружием. Закупки уже начались. Для долгосрочных сделок — от шести недель до трех месяцев — перспективы тоже неплохие… Если вы взглянете на список вновь прибывших в гостинице «Метрополь», то увидите весьма известные имена представителей французских, американских и бельгийских производителей оружия. Эти люди всегда тут как тут, когда в воздухе пахнет падалью… Но я вам скажу другое. «Талликот тул компани» могущественна, но не всемогуща. Так что я считаю, что есть кое-что посильнее Берша и его замечательной организации…
Внезапно он заметил, что в ночном небе блуждают лучи, и что звезды тут совсем ни при чем. Он обернулся. Две дюжины источников света продвигались по прямой через пустыню, обшаривая пространство единственным глазом своих прожекторов.
— Эти мерзавцы считают, что они тут на маневрах, — сказал он. — В столице, наверное, не осталось ни одного бронеавтомобиля…
Он повернулся к Стефани с улыбкой.
— В ваших интересах потерять сознание, — сказал он ей. — А не то вам придется провести ночь за подробным рассказом обо всем, что произошло, причем беседовать с вами будут согласно правилам проведения допросов офицеры разведки. У вас будет право лишь на чашку кофе время от времени. По-моему, вам сам Бог велел грохнуться в обморок…
Она тоже впервые улыбнулась и покачала головой.
— У меня очень развит инстинкт самосохранения, — сказала она. — И я знаю, что лучший способ остаться в живых — это сказать все, чтобы больше не было смысла убирать меня ради моего молчания. Так что я теперь стану самой болтливой девушкой после Шахерезады. Я не хочу больше молчать, друг мой. Я собираюсь застраховать свою жизнь от насильственной смерти, рассказывая всякому, кто захочет меня слушать, все, что знаю, и все, что видела. И я буду продолжать это делать и по возвращении в Америку в надежде, что снабжу торговцев оружием приятным и занимательным чтением. Хотя у меня, разумеется, нет никакой надежды что-либо изменить или помешать их деятельности…
Руссо бросил взгляд на линию прожекторов на горизонте. Десять, пятнадцать минут… Он вдохнул побольше воздуха. Оставалось сделать самое трудное: назвать Стефани свою настоящую фамилию, имя и должность… Момент был лучше некуда: даже если взять в расчет — предосторожности ради — ее ирландский темперамент, у Стефани уже не должно было остаться энергии на слишком бурное негодование… Это был правильный расчет, и когда Руссо закончил свою исповедь, он поздравил себя с хорошей игрой. Прожектора были уже близко, но тени и времени оставалось еще ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы перейти к более нежным признаниям.
25
Ночь уже шла на убыль, когда бронеавтомобили «мобильной группы» — так сэр Давид Мандахар гордо называл моторизованный отряд сил безопасности — остановились перед белыми руинами Бахра. Машины образовали вокруг пары идеальный полукруг. Сам сэр Давид Мандахар ехал в командирской машине — command-car, и на фоне начавшего светлеть неба, на котором еще мерцали звезды, его силуэт возвышался даже над радиоантенной. Он спрыгнул на землю — а за ним и господин Дараин — и направился с распростертыми объятиями к Стефани.
— Ах, дитя мое! — пробасил он, топорща от волнения усы и бороду, и Руссо решил, что прозвищем «горный вепрь» пуштун обязан своему волосяному покрову никак не меньше, чем своей храбрости. — Ах, дитя мое! Если бы с вами что-нибудь случилось…