Головы Стефани (Прямой рейс к Аллаху) - читать онлайн книгу. Автор: Ромен Гари cтр.№ 10

На втором этаже в покоях принца Стефани увидела собственные снимки — они были вырезаны из журналов мод и вставлены в рамки, обтянутые зеленым и пурпурным сафьяном, инкрустированные перламутром и слоновой костью. Там же были и старые пожелтевшие фотографии великих звезд эпохи немого кино: Клары Боу, Вильмы Банки, Аниты Пейдж… Увядшие образы мира, казавшегося столь же далеким и легендарным, как и тот, другой, мир клинков Аллаха и трех отрубленных голов, сложенных у врат рая…

— Али, в этом доме нет ни одной женщины?

— Только служанки на кухне…

— Где же ваша мать?

— В Эр-Рияде. Погружена в интриги… Она еще верит, что прежние дни могут вернуться и я взойду на трон. Только не подумайте, что меня удерживают во дворце как заложника. Это вовсе не так. Я мог бы хоть завтра уехать в Англию, если бы пожелал, правительство без устали мне это предлагает. Но это моя страна, и я не покину ее…

Они вернулись в «роллс-ройс». Али сел за руль и повез их взглянуть на знаменитую соляную пустыню, что находилась в семидесяти километрах к северу от оазиса. Перед ними открылась бесконечная сверкающая белизна, которую, казалось, вырубили во льдах Арктики и бросили посреди песков. Не одну тысячу лет приходили сюда караваны за ценным минералом, без которого не могут обходиться ни люди, ни животные. На краю соляного пространства была заброшенная деревня, наполовину ушедшая в соль. Дома походили на ледяные хижины, соединенные заснеженными улочками, куда, казалось, вот-вот выкатятся санки…

Когда они двинулись из дворца в обратный путь, солнце уже предавалось своим цветовым забавам с дюнами, а оазис при пособничестве теней становился все плотнее. Али Рахман уступил место своему шоферу и поцеловал руку Стефани.

— Благодарю вас за то, что вы приехали. Это было большим счастьем.

Стефани высунулась из окна машины и поцеловала юношу в губы. Когда машина тронулась, она обернулась и в последний раз увидела Али Рахмана, который так и замер, прижав руку к губам, как будто пытался удержать запечатленный на них поцелуй.

Борясь с бессонницей, Стефани приняла снотворное, которое навело на нее полудрему, но не помогло уснуть. Она встала, чтобы раздвинуть слишком светлые шторы, но ее рука не нащупала никакой ткани: одна только синяя ночь и звезды. Ароматы сада и смутное стремление ее тела, казалось, сожалевшего, что у ночи нет двух рук и что она не способна на нежность, более напоминающую человеческую, заставили ее вспомнить Майка. Она порвала с ним меньше месяца назад. Стефани почувствовала, как по щекам у нее потекли слезы, но общеизвестно, что слезы глупы и горю ими не помочь. Ей не хватало вовсе не Майка, а любви. Любовь — странная штука, она обладает ужасной притягательной силой, когда ее с вами нет. Ладно, с меня довольно и самой себя, подумала Стефани. Меня даже слишком много. Налицо излишек меня. Я куплю себе чихуахуа. Это самые маленькие в мире собачки. Абсолютно беззащитные. Вот они точно нуждаются в ком-нибудь.

В пять утра она была уже на ногах и укладывала чемоданы, ругая на чем свет стоит все накупленное ею барахло, которое, наверное, выглядело оригинальным до изобретения паровой машины.

В ресторане, где ее ждали Бобо и Массимо, слуги в белых одеяниях и тюрбанах скользили так неприметно, что казалось, будто они создают тишину.

Бобо приспичило облачиться в местный костюм, он напялил бурнус, в котором выглядел как самый никудышный израильский шпион. Настроение у него было паршивое. Когда он не работал, то неумолимо оказывался лицом к лицу с самим собой и выходил из этого столкновения израненным, что неизменно выражалось в едких замечаниях, мишенью для которых становился Массимо. У Бобо был гнусавый голос ребенка, которого мучают аденоиды. Его бронкский акцент особенно сильно проявлялся по утрам, когда Бобо еще не успевал взять себя в руки.

— Нет, дорогуша, не дам я тебе пятьсот долларов, чтобы ты прикупил пять фунтов гашиша, который немедленно обнаружат на таможне. И не проси. У них теперь есть собаки, специально натренированные на эту штуку. А фокус с пакетиками, приклеенными пластырем к телу, уже проделывали миллион раз. Это больше не проходит. Тебя посадят. И ты в первый раз в жизни появишься на первых полосах газет, но он же станет и последним. И не проси. Не дам ни гроша.

— А я уже заплатил, — сообщил Массимо, злобно улыбаясь.

— Ах вот как?

— Вот так.

— И какими же деньгами, мой драгоценный?

На губах Массимо нарисовалась счастливая улыбка.

— Я продал один из твоих фотоаппаратов, «Вампу».

Лицо Бобо задрожало, как жидкое суфле, губы сложились, как у ребенка, который вот-вот расплачется, но в этой демонстративной жалости к самому себе был хорошо знакомый Стефани элемент мазохистского наслаждения. Она постоянно пыталась понять, почему человек, который так хорошо умеет сам себя мучить, все время нуждается в помощи извне.

— Мерзавец! — простонал он. — Мой лучший аппарат… Ты — продажная тварь, и притом совершенно бездарная… Я тебя вышвырну. Будешь снова крутить баранку сраного грузовика…

— Тогда он, может, опять станет человеком, — заметила Стефани.

— Заткнись, дорогая, и занимайся собственной задницей. Не моя вина, что твой негр тебя бросил!

— Говнюк паршивый, — молвила Стефани со своей самой прекрасной улыбкой.

Она отхлебнула еще апельсинового сока.

К ним неслышными шагами подошел директор гостиницы, похожий на иранского шаха, в черном жилете и полосатых брюках, в руках у него были их паспорта и авиабилеты.

— Все в порядке, cap, — сказал он, и в этом его «сар» было пятьдесят лет английского присутствия в Персидском заливе. — Самолет вылетает в семь тридцать. Рекомендуется быть в аэропорту за сорок минут до вылета для прохождения таможенных формальностей. Я велел приготовить для вас еду в дорогу… Разумеется, на борту самолета подается обед, но сами знаете, что такое местные авиалинии…

— А их самолеты часто падают? — с надеждой поинтересовался Бобо.

— Экипаж югославский, cap, — принялся успокаивать его директор. — Новое правительство, слава Богу, еще не успело подготовить хадданских пилотов. Я позволил себе заглянуть в ваши паспорта, cap. Будет ли мне позволено спросить, не являетесь ли вы потомком великой турецкой династии, которая так много сделала для этого региона в прошлом?

Бобо принял важный вид. Абдул-Хамид, последний султан Оттоманской империи, был, вероятно, самым жестоким сатрапом со времен Ивана Грозного; его портрет красовался на видном месте в квартире Бобо на Пятой авеню среди других подлинных реликвий рода Берковичей.

— Он был моим пра-прадедом со стороны отца, хотя по материнской линии я англичанин, — сказал Бобо.

Массимо издал хриплый смешок, и Бобо бросил на него испепеляющий взгляд.

Директор «Метрополя» как-то странно, изучающе посмотрел на Бобо — Стефани будет вспоминать об этом позднее, среди сомнений и ужаса, когда ее бессвязные мысли будут метаться во все стороны в поисках какого-нибудь объяснения. Она также будет вспоминать, не до конца веря в реальность воспоминания, мирную и уютную атмосферу ресторана с его коврами, по которым скользили слуги в тюрбанах, похожие на фигуры живой шахматной партии…