Белая собака - читать онлайн книгу. Автор: Ромен Гари cтр.№ 38

Не глядя на Балларда, я потрепал его по плечу. Это — невыносимые минуты: я чувствую себя лицемером и завистником… Тем не менее он не должен заподозрить, что в свои пятьдесят четыре я немножко влюблен в его жену. Им и без того тяжело. Просто отцовская нежность. И все-таки, уходя, я не удержался и ляпнул:

— Знаешь, лучше не носи этот берет. Тебе не идет.

Я вышел в подавленном настроении, с ужасом ощущая себя хорошим человеком.

Кажется, на Туамоту еще остались девственные атоллы, но я не сел на самолет, а ограничился ужином у Липпа в компании гвинейского студента Кабы. Каба — одно из удивительных порождений нашего времени: в нем перемешались африканская мечта и марксистская диалектика, а мао-ленинизм заменил древнее всесильное колдовство, вызывающее дождь.

Дело пахнет жареным. В Сен-Жермен-де-Пре жандармы и студенты совершают обмен: булыжники против слезоточивого газа. Роже Каз опустил на двери металлическую штору, и выйти из ресторана можно только через другую дверь на втором этаже. Ресторан окружен кордоном полицейских. На улице меня остановил краснолицый жандарм, храбрый вояка в каске, от которого за версту несло народным духом, добрым вином и добротной спермой, он был задрапированный, как боевая лошадь, и со щитом крестоносца в руке.

— Туда нельзя.

Я посмотрел в ту сторону: студенты были около церкви, направо. Я попытался объяснить ему, что к улице Бак, на которой я живу, нужно идти в противоположном направлении.

— Видите, я поворачиваю налево…

Воитель прищурился. Я отметил, что он как две капли воды похож на Короля карнавала в моей любимой, почти родной Ницце. Его глаза сужались все больше и больше, а на полных губах появилась улыбочка. Когда клинический идиот щурит глаза — это что-то, идиотизм буквально прет наружу, как перегар из проспиртованной глотки.

— Ах, ты поворачиваешь налево? Получи, сволочь!

И я получил удар дубинкой по голове. В первую секунду я вознегодовал, но потом меня осенило: я с бородой, в синих джинсах и куртке, без галстука и, в довершение всего, иду в компании молодого негра. Дубинка метила не в меня лично, а в мой внешний вид. Меня приняли за ублюдка. Доблестный воин ошибся классом.

Слезы благодарности выступили у меня на глазах. Клянусь честью буржуа, меня защитили. Я не зря плачу налоги. Этот удар по башке доказывает, что я защищен от подонков общества. Я испытал чудесное чувство безопасности. Я вытащил дипломатический паспорт, удостоверение участника Освобождения, удостоверение второго заместителя министра печати и пошел искать лейтенанта. Я предъявил ему документы.

— Майор Гари-Касев. Лейтенант, разрешите вас поздравить.

Он взгляул на документы и отдал честь.

— Я вырядился таким бандитом, чтобы произвести небольшую инспекцию. Ваши люди великолепны. Никогда не видел такой мгновенной реакции. Скорость удара превышает скорость взгляда. У меня у самого есть собака, обученная бросаться на мерзавцев, так что я знаю толк в дрессировке. Браво.

Я горячо пожал ему руку. Мы вместе подошли к краснорожему галлу, я потряс и его клешню:

— Так держать, друг мой. Вам хорошо платят? Он замялся и искоса посмотрел на лейтенанта. Наверное, верный служака. Их всегда слишком много.

— Нормально, господин майор.

— Завтра вам всем выдадут по литру добавки. Я поговорю с министром.

Я удалился с чувством выполненного долга. Каба семенил за мной и очень за меня беспокоился. Все это время его было не видно и не слышно, хотя он не отставал от меня ни на шаг.

Настоящее негритянское волшебство: этот парень так привык к уличным потасовкам, что в совершенстве овладел колдовской способностью испаряться, физически оставаясь на месте. Должно быть, за ним не одно поколение колдунов.

— Вам не больно?

— Ничего страшного. Главное, знать, что тебя защищают.

Я понесся домой, бурля молодыми соками: мои двадцать лет вернулись галопом, невероятный гормональный подъем. Я надел свой самый изысканный костюм, с узором в «куриную лапку», приколол ленточку ордена Почетного легиона и нахлобучил парадную Homburg hat, сделанную по мерке у Желло. Зонтик, без него никак нельзя. Отлично. Я прифасонился.

— Теперь, Каба, вы должны меня оставить. Вы не подходите к моему костюму. Давайте проваливайте. Я пойду делать революцию.

Он неодобрительно покачал головой и вышел. Он боится нигилистов.

Тот, кто не испытал чувства свободы, посмотрев фильмы братьев Маркс или «Диктатора» Чаплина, наверное, не поймет, зачем этим вечером я мотался по улицам Парижа, провозглашая любовь к ближнему. Провокация? Безусловно. Что же, по-вашему, можно сделать против Трои? Можно сделаться конем… Затылок еще ныл от удара дубинки, а в голове бродила только одна мысль: подлить масла в огонь гнева.

И вот, одетый с иголочки, я шел по улице Севр; перед «Лютецией» меня ожидала приятная встреча. Трижды меня останавливали вежливые жандармы:

— Осторожно, мсье, в вас могут бросить булыжником.

— Оставьте меня в покое. Я побеждал в Куфре и Нормандии.

Я показал министерский пропуск.

Подошел какой-то мерзавец с железным ломом. Типичный француз, чернявый, мускулистый, в зубах окурок.

— Придурок, — сказал он.

— Хиляк, — сказала.

— Фашист! — взревел он.

— Еврей поганый, — откликнулся я.

На этот раз я попал в цель. Ничто так не злит трудящихся, как если обозвать их евреями. Я точно знаю, что они чувствуют: то же, что и я, когда меня называют «поганым французом» в Америке. Моя кожа превращается в триколор. Ко мне подкатилась людская волна, и я предпринял стратегическое отступление в сторону жандармов, вопя во всю глотку: «Жидовье!»

Я доволен собой: мне удалось раздуть священный огонь. Среди них, конечно, есть хорошие ребята, «наши», вы понимаете… Когда я подумал о том, что потерял свою родную святую Русь из-за евреев и евреи так изощрились в предательстве, что даже моя мать была еврейкой и, таким образом, евреем сделали меня, я не выдержал.

— Франция для французов! — заорал я.

Жандармы двинулись вперед, сжимая в руках дубинки. Я чувствовал, что сделал кое-что для своей исторической родины: отомстил за Москву, сожженную Наполеоном, и за всех наших, погибших при Бородине. Между прочим, подлец этот Керенский. Двадцать раз мог покончить с большевиками. А теперь они даже Одеон взяли.

Я униженно плелся по улице Варенн. Эмиграция — это ужасно. Она делает вас генеральным консулом Франции, лауреатом Гонкуровской премии, орденоносцем, голлистом, представителем французской делегации в ООН. Ужасно. Жизнь сломана. Я вытащил шелковый платок от «Эрмес» и вытер глаза. Газ. Я с бесшабашным видом вышел на бульвар Сен-Мишель со всеми своими орденами. Студенты отшатывались, зажимая нос.