– Видишь, здесь провода для записи мозговых волн, горловые микрофоны здесь в шлеме, а еще вот это. – Он показывает кольцо из прозрачной резины. – Все, конечно же, сделано по мерке, и магнитные покалывающие диски для сосков. И петля, пропитанная особыми личными запахами – ну, сам знаешь, грязное нижнее белье и обспусканные носовые платки. Мы всегда были вампирами, старик, это у нас семейное. – Он в последний раз оглядывается. – Лучшее, что можно купить за деньги, и все же это немного ограничивает, старина, если ты понимаешь, о чем я. Всё существует только в нашем сознании, ну ты в курсе.
Комната за его спиной превращается в уставленную книгами студию Гэтсби.
– Одно из твоих чокнутых заклинаний?
Ганс берет меня за руку. На данный момент мальчики насытились. Они сидят в кружок, плечом к плечу, передавая по кругу сигареты с марихуаной.
– Cuidado, hombre
[35]
.
Мальчик высекает искру из своего голого бедра: мягкие далекие голоса в теплых сумерках. Мы идем обратно сквозь спертый воздух Панамы, поднимая вихри, которые оседают у нас за спинами. Сюда не залетает свежий ветер. Город – как запертая комната, полная душных цветов и стоячей воды.
* * *
– А теперь, старик, я хочу, чтобы ты кое-кого здесь встретил: лучше протырься туда первым. – Он открывает дверь в шикарную ванную комнату. – Встретимся в гостиной.
Когда Джим добирается до гостиной, он видит рыжеволосую девушку, похожую на сестру-близнеца Джерри, одетую в красную шелковую пижаму. Малыши-фрицы раскорячились перед ней и спускают, словно она картинка из порножурнала.
Одри смотрит на свои ручные часы. Он в патруле с Купидоном Везувием. Пора двигать на улицы.
Мы начеку, у стражей много забот
Келли, Клинч Тодд, Ганс и я направляемся в гарнизон осматривать пленных солдат. Массивные стены с четырьмя стрелковыми башнями окружают внутренний двор, вдоль которого расположены жилые казармы. Мы с Гансом, в сопровождении десяти партизан с острыми, как бритва, мачете, входим во внутренний двор, покуда Келли, Тодд и Йон остаются в офицерской, по ту сторону решетки.
– Смир-р-рна!
Это они понимают на всех языках.
Солдаты, волоча ноги, строятся в оборванную шеренгу. Грязные, небритые, перепуганные, вид у них совсем не грозный. Я медленно прохаживаюсь взад-вперед, глядя по очереди в каждое из лиц. По большей части – жалкий сброд, тупой и зверский, многие выставляют напоказ разрушительные следы пьянства и болезней. Но два лица все-таки выделяются: тощий ястреболикий юноша с пронзительными серыми глазами, спокойно выдерживающий мой взгляд, и прыщавый рыжеволосый парень, который заискивающе улыбается мне.
– Кто из вас умеет читать?
Ястреболикий юноша и двое других поднимают руки. Четвертый поднимает наполовину.
– Так как же, умеешь ты читать или нет?
– Ну-у, да, сэр, но мне нужно немного времени.
– Чего-чего, а этого у тебя будет предостаточно. – Я указал на Правила. – Я хочу, чтобы те, кто умеет читать, прочли то, что здесь написано. Я хочу, чтобы вы прочли это внимательно. А затем я хочу, чтобы вы объяснили то, что здесь написано, тем, кто не умеет читать. Ясно?
Ястреболикий юноша кивает с едва заметной улыбкой.
– Я вернусь позже и проверю, прочтено ли и понято ли то, что здесь написано.
Затем мы идем к дому, где держат женщин; там нас встречает хор сварливых жалоб. Никто не заговорит с ними, никто не расскажет, что случилось с их сыновьями, мужьями и братьями. Им отказали в медицинской помощи, и к мессе их не пустили.
Я вкрадчиво извиняюсь за временные неудобства и уверяю их, что их мужья, сыновья и братья в безопасности, и о них хорошо заботятся. Я сообщаю им, что я – опытный врач, и что если кто-то страдает какими-нибудь болями или недугами, я буду рад принять их по одной в комнате, которую я определил под свой кабинет. Я также привел священника, который исповедует их, отпустит грехи и окажет любые другие церковные услуги, в которых они нуждаются. «Священник» – это никто иной, как Полуповешенный Келли, следы от веревки скрыты под поповским воротником.
Одна за другой они заходят в мой кабинет, жалуясь на боли в голове, в спине, в зубах, на малярию, опоясывающий лишай, скопление газов, колики, варикозные вены, приступы дурноты, невралгию и другие недомогания, которые трудно классифицировать. Каждой из них я выдаю склянку с четырьмя гранами опиума и велю повторить дозу, если симптомы возобновятся, что, конечно же, случится через восемь часов, когда опиум выветривается. Нет нужды говорить, что и Келли вовсю занят набожными сеньорами.
Вернувшись в казармы, я призываю солдат к вниманию. Велев трем чтецам и полу-чтецу выйти вперед, я иду вдоль шеренги. Затем выбираю еще шестерых, пытаясь найти лица и тела сравнительно ухоженные или выказывающие хоть какие-нибудь признаки приспосабливаемости, интеллекта и хорошего нрава. Приведя этих десятерых в офицерскую, я спрашиваю, прочли ли они Правила или услышали ли объяснение Правил от других.
– Правило первое: ни один человек не должен сидеть в тюрьме за долги. Как, по-вашему, что означает это правило?
Парень со свежим лицом, дерзкой улыбкой и рыжеватыми волосами подает голос:
– Например, я влетел на счет в кантине и не могу заплатить?
Я объясняю, что долги хозяину постоялого двора подпадают под особую категорию. Если бы никто не платил, не было бы ни кантин, ни вина.
Ястреболикий юноша спрашивает:
– Значит ли это, что вы собираетесь отпустить всех пеонов, даже если они задолжали патрону?
– Именно это и значит. Мы собираемся отменить систему пеонажа.
Парень-мулат смотрит на меня с подозрением. По ничего не выражающим лицам других я понимаю, что они не знают ничего ни о системе пеонажа, ни о том, она действует.
– Правило второе: ни один человек не может сделать другого рабом. Что, по-вашему, это значит?
– Значит ли это, что мы можем уйти из армии? – спрашивает прыщавый парень.
Я объясняю, что в контролируемых нами районах испанской армии не существует. Наша же армия состоит исключительно из добровольцев.
– А сколько вы платите?
– Мы платим свободой и равной долей от захваченной нами добычи. Золото, которое мы захватили здесь, в Панаме, будет поделено поровну между солдатами, принимавшими участие в операции.
– Я хочу доброволить. – Он улыбнулся и почесал в паху. Не совсем умный, но сообразительный, интуитивный и наглый. Бесстыдный субъект.
– Как тебя зовут?
– Пако.
– Да, Пако, можешь доброволить.