Гриша подбежал.
«Кончаюсь я, – сказал Орловский, – но хоть тебе-то Юлий сказал, что это? Войсковая казна, да?»
«Нет, – ответил Гриша, – это царский клад. В золотых монетах, драгоценных камнях и ювелирных изделиях. Честное слово, седьмая часть – ваша».
«Хорошо», – улыбнулся Орловский и закрыл глаза.
Со стороны колокольни доносился редкий стук пулемета. Гриша вынул из мертвой руки Орловского наган, выгреб у него из карманов горсть патронов и перезарядил барабан.
Остатки банды выбирались из деревни дорогой, ведущей к колокольне. Там у треноги пулемета лежал Брисов, дожидаясь, пока враги подойдут ближе. Патронов было мало, и Брисов хотел стрелять наверняка.
Считается, чем позже пулеметчик обнаруживает себя, тем выше его шансы.
Из кровавой мясорубки деревенской площади выбрались чуть меньше двадцати конников. По единственной свободной дороге они мчались прямо на колокольню, преследуемые Пильским, который направо и налево разил своей шашкой.
Брисов начал стрелять, когда остатки банды Волков поднялись на бугор. Он насчитал минимум восемь всадников, полетевших из седел на зеленую траву.
Тут пулемет заклинило.
Брисов подергал заевшую ленту, прикинул, не разобрать ли машину, и осторожно выглянул вниз.
Оставшиеся в живых гарцевали вокруг колокольни. Стоило Брисову высунуться, затрещали выстрелы – похоже, револьверам Волков не хватало дальнобойности, но Брисов решил не рисковать.
Поднявшись на колокольню, Брисов запер изнутри все двери, вряд ли их удалось бы высадить быстро.
На колокольне Брисов был в безопасности.
Но и о том, чтобы спуститься, не могло быть и речи.
Внизу оставались человек двенадцать бандитов. Если в деревне все прошло благополучно, сейчас появятся Орловский с его всадниками, да еще и Белоусов с Механиком в придачу. Впрочем, вполне достаточно двух-трех человек, чтобы отвлечь бандитов от входа на колокольню.
Время шло, никто не появлялся, и Брисов понял, что его товарищи убиты. Скоро бандиты поймут, что деревня в их распоряжении.
За себя Брисов не беспокоился: у него были два нагана с запасом патронов. Кроме того, за час он мог успеть починить пулемет. Штурм колокольни был бы для Волков чистым самоубийством.
Бандиты по-прежнему скакали вокруг колокольни. Вероятно, они надеялись, что сейчас подойдут их раненые товарищи.
Через пять, в лучшем случае десять минут они поймут, что их никто не преследует, подумал Брисов, и тогда вернутся в деревню, чтобы отомстить.
И значит, все сегодняшние смерти будут напрасны.
На минуту Брисов задумался, потом перезарядил оба нагана.
Если он не ошибся в подсчетах и будет стрелять метко – у него есть шанс.
Садиться на лошадь Гриша побоялся – задыхаясь, он бежал, держа в каждой руке заряженный револьвер и повторяя про себя: «Оружие не только продолжает руку человека, но и само продолжается в нем».
На полпути к пригорку он увидел Пильского. Лошадь его была убита, сам Пильский лежал, положив голову на ее круп. Услышав Гришин голос, сказал: «А, малой! Жив? Ну хорошо».
«Что с вами?» – спросил Гриша.
«Умираю, – ответил Пильский, – три пули в живот… почти в упор… может, в хорошем госпитале и сделали бы чего, но не здесь. Из наших жив кто остался?»
«Брисов, наверное, – ответил Гриша и тут же испугался, что опоздает. – Я к нему иду… помогать… если понадобится».
«Это правильно, помогать, – сказал Пильский. – Ты мне только помоги сначала, хорошо? Брисов и сам справится. Достань мне из седельной сумки револьвер, а я полежу пока».
Седельную сумку отбросило в сторону. Гриша достал наган и передал Пильскому.
«Спасибо, – прошептал Пильский, – а еще… вон там… гнедой конь и всадник… не посмотришь?»
«Что посмотреть?» – не расслышал Гриша.
«Посмотри – я его… до седла разрубил?» – слабеющим голосом прошептал Пильский.
Гриша на секунду замер над трупом лошади и всадника.
«Ну что?» – просипел Пильский.
«До седла!» – ответил Гриша, а сам подумал: «Сейчас меня вырвет!»
«Ну хорошо тогда, – сказал Пильский. – Если Брисов жив – передай ему, что он мерзавец! А если нет – сам скажу».
«Ага», – крикнул Гриша, и почти одновременно забили колокола на холме, а за спиной грохнул выстрел.
Уцелевшие Волки не сразу поняли, что происходит. Сначала раздался колокольный звон, потом – тишина.
Через несколько минут с верхушки колокольни полетела веревка от колокола, и по ней заскользила мужская фигура. Бритая голова блестела на солнце, Брисов придерживал веревку левой рукой, в правой сжимая наган.
Так, спускаясь, Брисов расстрелял весь барабан. Из семи пуль пять попали в цель.
Он бросил на землю ненужное оружие, выхватил из-за пояса второй револьвер и продолжил стрельбу.
Если бы на месте Юлия Брисова был мой любимый актер Чоу Юнь-Фат, думает Мореухов, у него был бы не семизарядный револьвер, а, скажем, «Беретта 93R» с магазином на двадцать патронов – и тогда, не вынимая изо рта свою коронную зубочистку, он перестрелял бы всех Волков. А если бы все-таки Чоу погиб, в небо над колокольней взвились бы белые голуби Джона Ву.
И вообще, думает Мореухов, если бы это была в самом деле «Великолепная семерка», Брисов остался бы жив, как оно и положено.
И не говорите мне, что это не кино, а жизнь. Что там было в жизни восемьдесят лет назад, мы не знаем, – и, значит, можем только предположить, что Юл Брисов, став на одно колено, не меняя позы, снял еще семерых бандитов, а потом покатился по земле, надеясь ухватить револьвер одного из убитых.
Взбежав на холм, Гриша успел увидеть, как Брисов выпускает в цель последние пули. А потом стрелок покатился по зеленой траве, и двое бандитов, словно ждавшие этой минуты, выскочили из-за угла колокольни, почти непрерывно стреляя.
И тут Гриша забывает о своем страхе, забывает о смерти товарищей, забывает о трупах, разорванных на части и разрубленных надвое, – он кричит: «Сдохни! Сдохни!» – и выпускает весь барабан в того из бандитов, кто ближе.
Тот падает рядом с телом Брисова, а Гриша бросает на траву разряженный револьвер, перехватывает наган из левой руки в правую – и стреляет почти одновременно с последним оставшимся в живых Волком.
Что-то горячее ударяет Гришу в грудь, и он падает.
Трава кругом в брызгах крови.
Удивительно красна кровь на зеленом.
Как тяжело думать, что есть люди, которые умерли, а ты не успел сказать им даже ласкового слова.
И эти люди умерли одинокими.
Когда мне было пятнадцать лет, я впервые убил человека.