Мы, народ... - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Столяров cтр.№ 104

В правой же части сада, окруженное декоративной решеткой, чугунные лапы которой не могут ни от чего защитить, расположено здание наподобие кукольного дворца: башенки, витые колонны, длинные овальные окна, начинающиеся чуть ли не от земли. Все это — обветшалое, облупленное, заброшенное навсегда. Потрескавшиеся ступени ведут к высоким дверям, покрытым деревянной резьбой.

Здесь Стана наконец останавливается.

— Ну вот, теперь поднимись туда, тронь ручку, а потом — сразу назад…

— Это зачем?

— Делай, что тебя говорят…

Спорить с ней не имеет смысла. Я поднимаюсь по щербатым ступеням, составленным как бы уже из отдельных мозаичных кусков, трогаю массивную ручку, оканчивающуюся пастью змеи, и меня вдруг пронзает мгновенный холод, будто разряд электричества, выскочивший изо льда.

— Скорей, скорей!.. — Стана уже почти кричит.

Через секунду, не помню как, я оказываюсь внизу. Однако этой секунды, по-видимому, вполне достаточно. Двери, будто подталкиваемые изнутри, с тяжелым скрипом начинают приотворяться. За ними обнаруживается не вестибюль, а кромешная темнота, где не различить вообще ничего. И опять-таки это не обыденная, привычная темнота, которая возникает просто из-за отсутствия света, а темнота какая-то первобытная, самодовлеющая, чудовищная, вероятно, пребывавшая в мире тогда, когда не были еще разделены свет и мрак.

И тут же нарастает по всему саду ветровой гулкий шум: сквозняк холода, который, кажется мне почему-то черного цвета, вырывается из дворца, вздымает листву, завивает ее, вращая медленным пятнистым круговоротом.

— Все, все, уходим!.. — быстро говорит Стана.

Она подхватывает меня под руку, и мы выкатываемся на улицу. Стана дрожит, меня тоже окатывает по всему телу тревожный озноб.

— Что это, что?

— Не знаю…

Улица совершенно пуста.

Блестят слепотой окна, таращатся, словно из подземелья, арки дворов.

Здесь, кажется, никто не живет.

Мы бежим со Станой, как от огня, и за спиной у нас, будто из приоткрывшейся преисподней, нарастает лиственный бесшумный буран…

Мои дела, напротив, складываются исключительно хорошо. Они идут так, что иногда, задумываясь об этом, я останавливаюсь и символически сплевываю через плечо: тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!..

За сентябрь я обрабатываю результаты экспедиционной поездки и, добавив туда кабинетный, то есть архивно-исследовательский материал, собираю это в статью, которую подаю в «Вопросы истории и этнографии». Статьей я, надо сказать, доволен. Это, разумеется, не открытие: наших представлений об этногенезе народов Южной Сибири данная работа не перевернет. Но определенная «изюминка», содержательная новизна, в ней, несомненно, имеется, и этот факт, если говорить откровенно, радует меня больше всего. За дальнейшие исследования теперь можно не беспокоиться. Даже Ираида, которая до сих пор относилась ко мне весьма скептически, не уставая время от времени напоминать, что научный сотрудник нынче не тот пошел, и то вынуждена признать, что сармоны отныне — это историческая реальность и что их вклад в этнокультурную метаморфозу данного региона уже нельзя отрицать.

Это вызывает во мне прилив новых сил. Я ведь потому, вероятно, и поступил лет десять назад на исторический факультет, что история, как мне казалось тогда, разгадывает загадки нашего бытия: откуда мы появились, куда идем, что, случайность или судьба, делает нас такими, как есть? И хотя иллюзий с тех пор у меня значительно поубавилось, прежний юношеский задор, по-видимому, еще не угас. Во всяком случае, если можно говорить о состоянии счастья, то это именно то, что я испытываю сейчас. Энергия во мне так и кипит: все впереди, все отлично, все еще предстоит.

Одновременно я оформляю отчет для доктора Моммзена. Эта занудливая канцелярская волокита занимает у меня аж целых пять дней. К сожалению, если работаешь с грантами, нашими или зарубежными, данного «бюрократического пробега», как ни бейся, не избежать: тут есть всякие извивы, которые необходимо учитывать, всякие подводные камни, которые следует аккуратненько обойти.

В общем, я на некоторое время выключаюсь из жизни и выдавливаю из себя туфту примерно на двадцать страниц, выглядящую тем не менее чрезвычайно солидно: изучение миграционных потоков на северо-запад американского континента, запись обрядов, традиций, рубрикация базисного, первичного фоно-фонемного словаря и, конечно, очень объемная компаративная аналитика: этнолингвистическое сопоставление двух, возможно, родственных или близких, раннесибирской и раннеамериканоиндейской культур.

Если честно, то работа для целого института. Требуется комплексная экспедиция, которая могла бы собрать необходимый материал.

Вот так, без лишней скромности, я заворачиваю. А уже через несколько дней, что, надо отметить, просто своего рода рекорд, меня вызванивает Инголла, секретарь доктора Моммзена, и чарующим голосом сообщает, что мой отчет, поздравляю вас, встречен очень благожелательно.

— Да-да… Это, разумеется, конфиденциально… Доктор Моммзен хотел бы в ближайшее время с вами переговорить. Речь пойдет о перспективах ваших дальнейших исследований. Вам удобно было бы подойти, скажем, завтра, к одиннадцати тридцати?.. Ну, я вас еще раз искренне поздравляю…

Я лечу к доктору Моммзену, как на крыльях. Доктор Моммзен — это, знаете ли, вам не кот начихал. Доктор Моммзен представляет у нас крупнейший евро-американский фонд, специализирующийся в основном на проблемах истории и культуры. Очереди к нему — на три года вперед. Уже когда я получил от данного заведения первый грант, это вызвало в институте нечто вроде нездоровой сенсации. Ведь не профессор, не доктор наук, не заслуженный деятель, усыпанный всякими званиями и наградами, простой кандидат, никто, и вот на тебе — вдруг всех обскакал. Скажу честно: прилива симпатий к себе я после этого как-то не ощутил. А что будет теперь, если вдруг финансирование моей работы будет продолжено? Как на это отреагирует, например, та же неумолимая Ираида? Краем уха я слышал, что как раз ее заявка на грант была фондом отклонена. Да, вот так, Ираида может мне этого не простить.

Впрочем, бог с ней, с Ираидой.

Разве об этом надо думать сейчас!..

Настроение у меня изумительное. Его не портят даже неприятные новости, которые я прослушиваю по дороге. Оказывается, ночью, пока я видел сладкие сны, произошел колоссальный взрыв на газопроводе, тянущемся в страны Европы. Масштабы этого катаклизма пока неясны, но вроде бы, согласно предварительным сведениям, огонь распространяется на десятки километров вокруг. Утечку газа почему-то не перекрыть: пожар непрерывно заглатывает все новые и новые сегменты трубы. Эвакуируются ближайшие населенные пункты, объявлено чрезвычайное положение, стягивается к месту аварии техника МЧС… Да что же это такое, в конце концов? Только на прошлой неделе полыхал газоприемочный терминал где-то в Сургуте. А до этого, если не ошибаюсь, горели вышки на Догайско-Гайдогском месторождении. А еще раньше жахнул тремя газгольдерами Нижнепортовский комбинат… Ну как, спрашивается, тут жить? Вечно у нас ни с того ни с сего что-то взрывается. Вечно — пылает, обрушивается, трещит, проваливается в тартарары. Россия — это страна катастроф. Ладно, опять-таки не об этом надо думать сейчас.