Джош остановился перевести дыхание.
— Колокола — набат — использовали как сигнал тревоги. В Европе была война, когда на шесть лет все церковные колокола замолчали. Если бы они зазвонили, это стало бы предупреждением, что, враг вторгся в Англию. — Джош взглянул вверх, на колокол, и Арас мог бы поклясться, что в его глазах стояли слезы. — Это только вещи, Арас. Они не нужны, чтобы познать Бога.
Еще пять минут они печально звонили в колокола. Потом Джош показал Арасу, как остановить колокол.
— Я забрал все из алтаря, — спокойно проговорил Джош. Арас удивился — ведь речь шла о вырезанном из дерева изображении их мертвого, замученного Бога. Все-таки пристрастие людей к физической боли его беспокоило. — Я запру за собой дверь, так что несчастных случаев можно не бояться.
— Ты совершенно уверен, что я должен это сделать? Мне это не кажется необходимым. Наниты…
— Я хочу, чтобы они были уничтожены здесь и сейчас.
— Разве важно, как именно это произойдет?
— Важно. Нам нужно знать наверняка, что мосты сожжены. Это подтолкнет нас вперед.
Арас дал ему время уйти. Потом забрался под крышу колокольни и протиснулся в щель между потолком и центральной балкой, к которой крепились колокола. Вытащил тилгур.
Ему было в радость делать эти колокола. Хорошо, что именно он — последний, кто к ним прикасается.
Потребовалось время, чтобы перепилить веревки и зажимы, которые держали колокола. Колокола начали падать почти одновременно, и в неестественной, мертвой тишине
ухнули в колодец колокольни. А потом тишина взорвалась какофонией разлетающихся со звоном осколков — кобальт и сапфир крошились в пыль. Будто ракета вонзилась в замерзшую гладь моря.
От звуков этой агонии через несколько секунд в воздухе остался только слабый звон, а ротом и он затих. Колокола церкви Святого Франциска замолчали навсегда.
Началось разрушение Константина.
Глава пятнадцатая
Люди лгут даже самим себе. Они пребывают в уверенности, что все разумные существа — разумные в их узком понимании — внутри в точности похожи на них и ведут себя так же, как люди при определенных обстоятельствах. Они бояться признать, что существует множество характеристик, которые отличают один вид от другого. Если они не сумели стереть различия даже внутри собственного вида, то почему же они полагают, что это возможно с другими? И тем не менее они действуют в соответствии с этой распространенной ложью: все существа будут вести себя, как люди, если с ними обращаться, как с людьми. Логика и история убеждают нас, что мы будем мыслить и действовать, как исенджи, вес'хар, юссисси — как те, кто мы есть на самом деле.
Сияяз Бюр, матриарх-историк
Кому-то Окурт мог даже нравиться. Он не отличался молчаливой внушительностью, как морские пехотинцы, но и не был на самом деле тем полным сарказма фигляром, образ которого использовал как защитную скорлупу. Эдди считал, что сложившаяся ситуация — слишком трудное испытание для человека, которого не готовили специально к контакту с внеземными цивилизациями.
Он ожидал, что его допросят, как только он переступил комингс последнего шлюза. Вместо этого его встретили сдержанной вежливостью. Прошло двенадцать часов, прежде чем Окурт прислал приглашение на ленч в кают-компании со старшим офицерским составом.
День в некотором смысле вертелся вокруг приемов пищи. Окурт считал, что его люди хотя бы раз в день должны есть спокойно, когда не нужно в одной руке держать бутерброд, а другой набивать данные на пульте управления.
— Мы не пастбищные животные, — поведал он Эдди. — Мы офицеры. Офицеры обедают.
На столе лежали бумажные салфетки и стояла небьющаяся посуда. Сам стол, казалось, был сделан из мореного дуба — казалось до тех пор, пока тебе не случалось встать слишком поспешно и задеть его ногой, и тогда выяснялось, что это никакой не дуб, а всего-навсего прочный, легкий как перышко полимерный материал коричневого цвета, пластина которого вставлена в переборку. Слащаво-патриархально. Окурт восседал во главе стола с видом отца семейства, который собирается разрезать жареную утку для воскресного обеда.
Ленч мог бы стать вполне заурядным, если бы Эдди не располагал длинным перечнем неприятных новостей, которые нужно довести до сведения старших офицеров «Актеона».
— Кажется, ваши дела с исенджи идут хорошо, — заметил Окурт. — Все еще пользуетесь услугами переводчика?
— С Юалом — нет, — ответил Эдди. — Он говорит очень бегло. Ему невероятно трудно даются звуки нашей речи, но он точно знает, что говорит.
— Кричи.
— Что?
— «Если тебя не понимают, кричи, и не смущайся — Бог на твоей стороне». — Окурт рассмеялся. — Старый совет для несущих бремя белого человека в колониях.
— Сойдет, если разговариваешь с парнями с заточенными палками. Никуда не годится, если у них ракеты дальнего действия.
— Хорошо бы повысить интерес к космической программе, может, нам подняли бы ставки… — Окурт ел порционный белок, который мог с равным успехом быть соей или клеточной культурой цыпленка. Намек на прибавку от правительства не прошел мимо внимания Эдди. — Слышал, снимки Ф'нара чуть улучшили ситуацию. Потрясающе красиво. Жаль, что его жители скорее снесут нам головы, чем позволят приблизиться.
Линдсей ковыряла вилкой свой то ли соевый, то ли куриный салат, и казалась полностью поглощенной этим занятием. Эдди решил, что настало время развеять ее тоску.
— Могу я задать вам вопрос, Малколм? — Эдди любил дать своей жертве хороший разгон. — Из надежных источников на Земле я узнал, что «Хируорд» изменил курс. — Линдсей посмотрела на него. Она явно в шоке. Наверняка не сказала Окурту, что Эдди в курсе. Может, даже не сказала, что знает сама. Окурт весьма достойно изображал невозмутимость.
— Да, Эдди, «Хируорд» действительно перенаправлен в этот сектор. Ваши сведения верны. Могу я спросить, откуда…
— Источники. Это единственный пункт в моем профессиональном кодексе чести. Больше вам знать не нужно.
— Вы с кем-нибудь это обсуждали?
— Еще не вклеил в репортаж. — Эдди улыбнулся. Окурт бы все равно это выяснил. — Ну же. Вы ведь мне не платите.
— А исенджи в курсе?
Неуклюже, очень неуклюже. Окурта больше беспокоили исенджи, чем вес'хар, а после событий последней недели Эдди никак не мог разделить его точку зрения. Но, в конце концов, Окурт — офицер, а не политик.
— Хотите, чтобы я у них спросил?
Окурт выдавил из себя улыбку и поставил на стол кувшин растворимого напитка с ароматом шардоне. Линдсей подняла его и наполнила свой стакан.
— Это всего лишь вспомогательный корабль, — добавил Окурт. — И он прибудет сюда не раньше, чем через двадцать пять лет.