У него были широко раскрытые, остекленевшие глаза. От шока и наркотиков.
Он был весь в крови своей жены.
– Кто-то убил ее. Кто-то убил Джулию. – Он повторял это снова и снова.
– Расскажите мне, что случилось, мистер Тэннер.
– Она мертва. Джулия мертва. Я не мог остановить…
– Что не могли остановить?
– Кровь. – Сэм посмотрел на свои руки, а потом начал плакать.
Из этого первого бессвязного рассказа Фрэнк узнал, что в доме есть ребенок. И пошел его искать.
Ной сидел в кабинете, прослушивал запись отцовского рассказа и вводил ее в компьютер. Ему было нужно поскорее воплотить звуки в слова; это помогало работе.
Когда зазвонил телефон, он вздрогнул и понял, что забыл о времени. За окном разгорался закат.
Ной прижал пальцы к воспаленным глазам и снял трубку.
– Это Сэм Тэннер.
Ной инстинктивно схватил карандаш.
– Где вы?
– Слежу за тем, как заходит солнце. Я нахожусь снаружи и любуюсь тем, как солнце садится в воду.
– Сэм, вы не сказали, что вас собираются выпустить досрочно.
– Нет.
– Вы в Сан-Франциско?
– Я пробыл в Сан-Франциско достаточно долго. Там было холодно и сыро. Я хотел вернуться домой.
У Ноя участился пульс.
– Так вы в Лос-Анджелесе?
– Я снял жилье. В районе бульвара Сансет. Дерьмовое жилье, Брэди. Совсем не то, что мне нужно.
– Диктуйте адрес.
– Я сейчас не там. Звоню с дороги. Еду к вам. Слежу за закатом, – мечтательно повторил он. – Сижу под открытым небом. Рядом с местом, где торгуют пивом и где играет карибская музыка, от которой щиплет в глазах.
– Скажите мне, где вы. Я встречу вас.
На Сэме были брюки цвета хаки и рубашка с короткими рукавами, новенькие и еще не успевшие обмяться. Он сидел за маленьким чугунным столиком на веранде мексиканского ресторанчика и смотрел на воду. Хотя место было не слишком бойкое, но за соседними столиками тоже кое-где сидели люди, в основном подростки со свежими личиками. Они потягивали пиво, хотя едва ли имели право его покупать.
Сэм выглядел старым, бледным и куда более наивным.
Ной заказал две порции такос
[9]
и два пива.
– Ну, как дела?
Сэм с удивлением смотрел на парнишку, проехавшего мимо на роликовой доске.
– Я провел несколько дней в Сан-Франциско, пока получил то, что мне причитается. Потом сел на автобус. Думал, что меня вот-вот остановят, вернут и скажут, что произошла ошибка. И в то же время ждал, что меня узнают, что кто-нибудь скажет: «Смотрите, это же Сэм Тэннер» – и побежит ко мне за автографом. Две моих жизни пересеклись в середине, и мое сознание продолжает прыгать то туда, то сюда.
– Вам хочется, чтобы вас узнавали?
– Я был звездой. Известным артистом. Нам нужно внимание. Не для того, чтобы потешить свое самолюбие, а чтобы почувствовать себя ребенком. Если ты не чувствуешь себя хотя бы иногда ребенком, хороший артист из тебя не получится. В тюрьме мне пришлось об этом забыть. Когда я понял, что обаяние мне не поможет и двери камеры не откроются, пришлось забыть об этом, чтобы выжить. А потом я вышел, и все вернулось. Отчаянно захотелось, чтобы кто-нибудь посмотрел на меня, увидел и вспомнил. И в то же время я до чертиков боялся, что это случится. Страх сцены. – Сэм криво усмехнулся. – Я не испытывал его тысячу лет.
Ной ничего не говорил, пока официантка не поставила на стол их заказ. Как только женщина ушла, он наклонился и тихо спросил:
– Как вы рискнули приехать в Лос-Анджелес? Ведь вас здесь рано или поздно узнают.
– А куда еще мне было податься? Все изменилось. Я дважды заблудился, пока шел пешком. Повсюду новые лица. На улицах, на афишах. Люди разъезжают в огромных джипах. А человеку даже покурить негде.
Растерянность, звучавшая в голосе Тэннера, рассмешила Ноя.
– Думаю, еда здесь немного лучше, чем в Сан-Квентине.
– Я забыл, что есть такие места. Забыл еще до того, как попал за решетку. Меня интересовало только самое лучшее. Если меня не узнавали, не восхищались, не завидовали, то зачем было и приходить?
Он надкусил блинчик, не обращая внимания на кусочки помидора, латука и капли соуса, падавшие на тарелку. Несколько секунд он угрюмо и сосредоточенно жевал. «Тюремная привычка», – понял Ной.
– Я был задницей.
Ной поднял бровь.
– Позволите процитировать?
– Вы не понимаете. У меня было все – успех, власть, богатство. Была самая прекрасная женщина на свете, которая любила меня. Я думал, что заслуживал это, все это, и не ценил того, что имел. Не ценил ничего. Воспринимал это как должное. Вот и потерял. Все, что имел.
Ной не сводил глаз с лица Сэма и потягивал пиво.
– Вы убили свою жену?
Сэм ответил не сразу. Он продолжал следить за тем, как последний красный ломтик солнца тонул в море.
– Да. – Наконец он повернулся и посмотрел Ною в глаза. – А вы думали, что я стану отрицать это? Какой смысл? Я отсидел за сделанное двадцать лет. Некоторые считают, что этого недостаточно. Может быть, они правы.
– Почему вы убили ее?
– Потому что не мог быть таким, каким она хотела меня видеть. А теперь спросите меня, взял ли я в тот вечер ножницы, вонзил ли я их ей в спину, в тело, а потом перерезал горло.
– Ладно. Вы сделали это?
– Не знаю. – Его глаза снова устремились к горизонту и приобрели мечтательное выражение. – Просто не знаю. Я запомнил две картины, и обе абсолютно реальны. Я перестал думать, что это имеет значение. А потом мне сказали, что я умираю. Мне нужно знать, а вам предстоит решить, какая из двух картин более реальна.
– Какую из них вы собираетесь рассказать мне?
– Ни ту, ни другую. Еще рано. Мне нужны деньги. Я открыл счет в этом банке. – Он вынул листок бумаги. – Вот его номер. Они переведут деньги по электронной сети. Это самый лучший способ.
– Идет. – Ной сунул бумажку в карман. – Они будут там завтра.
– Значит, завтра и поговорим.
На следующее утро Ной позвонил Оливии и застал ее в кабинете центра. Он успел пробежаться по берегу, принять душ и выпить кофе. Звук ее голоса – бодрого, делового и слегка хрипловатого – вызвал у него улыбку.
– Привет, мисс Макбрайд. Соскучились по мне?
– Не слишком.
– Не могу в это поверить. Ты слишком быстро узнала мой голос. – Он услышал ее преувеличенно громкий вздох.