Тайная алхимия - читать онлайн книгу. Автор: Эмма Дарвин cтр.№ 103

Медленно, милостью Божьей, я начинаю полностью верить.

Тьма рассеивается: на востоке, вниз по реке, земля окаймлена серо-жемчужным.

Внизу, на землях аббатства, я слышу резкое шарканье и бормотание послушниц, просыпающихся, чтобы приступить к работе в саду, на кухне, в огороде.

Молчание монахинь зовет меня присоединиться к ним.

Засов поднимается: прислужница приходит, чтобы помочь мне одеться, хотя до заутрени еще час или больше. На то, чтобы одеться, уходит время, несмотря на мои старые простые платья и вдовий чепец вместо головных украшений, — потому что мы обе стары. Мои кости ноют, на них осталось мало плоти. Я двигаюсь медленно.

Но я вижу в этом милость Божью: боль и усталость тела позволяют разуму отвлечься от боли и усталости всего мира, терзаемого бесконечными поворотами колеса Фортуны. Это Божья милость, потому что милость может быть даже в смерти надежды: Господь принес мне вести с тем, чтобы мои дни и ночи наконец-то смогли стать спокойными.

И еще большая Его милость в том, что каждый из этих спокойных дней все больше приближает меня к смерти, и я счастлива, зная, что на Небесах вся усталость исчезает, вся жизнь там будет радостью и там наконец я увижу своих мальчиков.

Уна — Воскресенье

Мы подобрали Морган по дороге из Хэворта, и Фергюс помахал нам вслед, стоя по колено в траве своего мятежного сада.

Хотя летний свет еще не угас, мы не стали медлить после объятий и прощаний, закинув Морган домой.

Морган свистнула Бет, отзывая ее с дороги машины, катящейся по траве.

Прокладывая путь по тропам к автостраде, я вдруг понимаю, как Морган проясняет то, что Фергюс унаследовал от Чантри. В ней искусство и ремесло базируются на обычных семейных делах вроде еды, разговоров и нежности, которые давно были потеряны для нас — для Иззи, Лайонела, Марка и меня, — с тех пор, как нас разбросало в разные стороны.

Езда сквозь ночь слегка напоминает пребывание в чистилище: все, что ты видишь, — это освещенные места, мимо которых проезжаешь, и маленький кусочек дороги впереди, освещенный фарами твоей машины. Шум дороги и ветра завораживает: я слышу голос дяди Гарета, читающего мне сказку на ночь, низкий и глубокий голос. Мои пальцы невольно трогают свежую дыру в пуховом одеяле, и медвежонок Смоуки пристроился сбоку. В этой сказке что-то говорится о днях, похожих на нитку бус, но дни, проведенные в пути, нанизаны на другую нитку. Откуда была эта книжка? Я не помню. Но в ней была написана правда, и я внезапно думаю о четках.

Теперь в нашем паломничестве нет тихих пунктов: шумная магистраль проходит мимо Ноттингема и Дерби, Лестера, Нортхемптона, Сент-Олбанса. Дорога переполнена транспортом, хотя всего одиннадцать часов. Мы медленно делаем крюк, чтобы въехать в Лондон мимо Барнета и Хайгейта.

Мы с Марком почти не разговариваем. Сейчас больше нечего сказать об Иззи, хотя в понедельник, прежде чем я улечу, будет другое дело. Нужно еще сказать и о Марке, и обо мне, это тоже придется отложить до утра.

И Адама.

Уже почти полночь, когда мы скатываемся с конца магистрали и пристраиваемся в хвост пыхтящих машин на Арчвэй.

— Ты, должно быть, очень устала, — говорит Марк. — Почему бы тебе не поехать прямо к Лаймхаузу, а там я возьму такси… Илинг не по пути.

— Ну, если ты уверен… Признаться, я и впрямь устала.

В Лаймхаузе я подъезжаю к своему дому и тяну за ручной тормоз, и тут Марк кладет руку на мою ладонь.

— Ты хороший водитель.

— Заходи. Мы вызовем такси и выпьем, пока ты его ждешь.

Я отпираю переднюю дверь, и мы входим в ту же знобящую пустоту, которая ожидала меня, когда я явилась из Австралии. Будильник показывает, что уже миновала полночь. Сейчас понедельник. Я пробыла в Лондоне ровно неделю, а завтра вечером улетаю домой, в Сидней. Будет ли там так же пусто?

Разница в том, что Марк здесь, за моей спиной, высокий, теплый. Он следует за мной в дом, его голос заполняет пустоту, руки умело справляются с багажом и сумкой. Вещи Марка остаются у передней двери, мои оказываются у лестницы. В кухне я включаю яркий свет, включаю горячую воду и обогреватель, нахожу бутылку и штопор и отдаю их Марку.

Телефон вызова такси в моей английской записной книжке, которая где-то в недрах моей сумки. Когда я выпрямляюсь и поворачиваюсь, чтобы вернуться на кухню, Марк еще не налил вина, он просто стоит в ярком свете, наблюдая за мной.

Внезапно я так сильно его хочу, что это как удар в живот. Я хочу его губы, его руки, хочу почувствовать его вес на мне, его запах и прикосновения, ощущение того, как он наполняет мой разум, и тело, и мою кровать. Не успеваю спросить себя: почему именно теперь, не успеваю ничего вспомнить или забыть и говорю:

— Ты не хотел бы остаться переночевать?

Он может не захотеть… Это глупо, он хочет остаться. Я достаточно повидала в глазах мужчин этот жар. Но он все-таки может отказаться. Или он не уверен, какую именно ночевку я имею в виду. Мне следовало подождать до тех пор, пока мы удобно устроимся, выпьем, подождать до более позднего часа, подождать до… никогда.

Мое сердце колотится, а Марк не отвечает. Если он…

Он защищает себя, или меня, или думает о других утешительных причинах, которые не унизят ни его, ни меня. Я чувствую, как унижение ползет вверх, из живота, по груди, добирается до лица, пока голова моя не начинает гудеть от унижения.

Марк очень осторожно откладывает бутылку и штопор, подходит ко мне и берет меня за руки, держа на расстоянии.

— Уна, ты уверена?

Это уменьшает один из моих страхов.

Я киваю.

Он притягивает меня ближе, наклоняется и целует меня.

— Мне бы очень этого хотелось.

Его прикосновения смывают прочь остальные мои страхи.

Мы уносим вино в гостиную и зажигаем огонь, хотя холода вовсе не чувствуется. После езды у меня сна ни в одном глазу, но я вовсе не устала, и он тоже. Мы устраиваемся вместе на софе, и я чувствую тепло огня на лице и наблюдаю, как огонь золотит лицо Марка. На этот раз дело не в утешении, это больше, чем утешение: я все больше оживаю, стоит его мускулам шевельнуться или напрячься под моими руками. Его прикосновения на моих шее, плече, талии, его губы и язык пробегают по моей коже, слабый соленый вкус его пота и шуршание его волос по моей щеке.

Когда мне хочется сильнее прижаться к нему, я распрямляюсь и встаю, протянув руку. Марк тоже встает, и мы идем тихо и просто вверх по лестнице, в мою спальню.

От реки льется свет, водянистые клочки света — и нам не нужно ни больше ни меньше, не нужно задергивать занавески и отгораживаться от него.

Его рубашка уже расстегнута. Я распахиваю ее и стаскиваю с его плеч, а потом, пока вожусь с пряжкой своего ремня, Марк ловит мои руки и стягивает через голову мой топик. Как это легко! Даже глупая возня с молниями и крючками, даже смехотворность носков: нам легко друг с другом, со всем, связанным с желанием, связанным с телом другого и своим собственным.