Щенки и псы войны - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Аксу cтр.№ 57

К Кольке обращались не иначе, как «Иван». «Иван принеси то; Иван сделай это; Иван сходи туда»…

Хозяйство у Али было большое: куры, овцы, коровы, два бычка, лошадь. Надо было всех накормить, напоить, убрать за всеми навоз. Еду в сарай приносила юркая одиннадцатилетняя Мариам, она с живым любопытством наблюдала за узником. Сарай не запирали, убежать он при всем своем желании никуда не мог. По двору по проволоке мотались два огромных цепных пса-кавказца, которые по любому поводу заходились яростным лаем, щеря свои желтые клыки. Одного, что побольше, злющего, звали Неро; другого, помоложе и посветлее с остриженными ушами, Казбек.

Несколько раз Колька, испытывая нестерпимый голод, тайком пробирался за яйцами в курятник. Сразу поднимался несусветный гвалт, поднятый курами. Который долго не утихал. Скорлупу из-под яиц прятал под солому или запихивал в узкую щель за ларь. Но однажды старуха подняла громкий кипеж по поводу пропажи, когда стала шарить корявыми пальцами по гнездам у несушек. Пришел с плетью рассерженный Али, и два раза молча наотмашь, стеганул прибольно пленника по спине. У того аж потемнело в глазах. Колька сразу уяснил: воровать не хорошо. Вечером, лежа под вонючей овчиной, он молил бога, чтобы война прекратилась как можно скорее, чтобы все для него окончилось благополучно. «Может обменяют на кого-нибудь», — настойчиво теплилась и грела его ниточка надежды. Его именем и адресом ни кто не интересовался, похоже, выкуп никого не интересовал. Да и кто его будет выкупать? Нужны огромные «бабки», мать таких денег и за пять жизней не заработает.

Мариам как-то принесла в сарай пару яблок, молча, бросила рядом на солому и убежала, заливаясь тихим звонким смехом. Яблоки были яркие, сочные, упругие, с восковой на ощупь кожурой.

— Наверное, чем-то натирают, чтобы дольше сохранялись, — подумал Колька. — Наши-то в это время уже как картошка, мягкие, невкусные.

Сыновья у Али были крепкие ладные, высокому Саиду лет семнадцать, молчаливому с презрительным взглядом Руслану, похоже, все двадцать. Жена Али, маленькая плотная женщина в черном с красивыми грустными глазами, во двор выходила редко, в основном больше суетилась в доме.

Однажды чуть свет Руслан по висячему мосту увел солдата на другой берег в лес, где они пробыли почти весь день, ничего там не делая. Поначалу Колька грешным делом подумал, что парень заведет его подальше в лес и грохнет. Потом уже Селифонов узнал, что в селе в тот день проводилась «жесткая зачистка». Приезжали «вэвэшники» с «собрами» и крепко «шмонали» местных. Но ничего не нашли, кроме десятка старых охотничьих ружей.

Сколько времени прожил у Али он не знает.

Через неделю после «зачистки» рано утром Али растормошил его, еще только начинало светать. Хозяин выгнал из гаража белую «Ниву» с верхним багажником, на который Колька и Руслан загрузили несколько мешков с мукой и пшеном. Сверху накрыли полителеновой пленкой. Из дома в сопровождении Али вышли два незнакомых чеченца, они бойко о чем-то беседовали. Оба в камуфляже, в «разгрузках», вооружены. Один чересчур веселый, с бородой, золотыми передними зубами, другой лет двадцати пяти с орлиным профилем наоборот больше молчал. Что-то внутри подсказывало Кольке, что это самый старший из сыновей Али.

— Поедешь с ними, — сказал Али Селифонову, кивнув на «Ниву».

Ехали долго. Проехали какое-то село, потом долго петляли по извилистой горной дороге, миновали вброд несколько мелких речушек. Наконец машина, съехав круто вниз к реке, оказалась в каком-то мрачноватом ущелье. На берегу их уже ждали два боевика и семеро, судя по одежде и обличию, пленных.

Машину разгрузили. Руслан сразу же уехал обратно. Колька и остальные пленники понукаемые «чехами» с мешками побрели по берегу вдоль сверкающей на солнце реки. За излучиной они свернули влево, вышли на ведущую вверх незаметную тропку и стали медленно карабкаться в гору. Солнце было уже в зените, когда они вышли к лагерю боевиков. Это был небольшой лагерь, состоящий из полутора десятка хорошо замаскированных землянок и нескольких пещер, скрытых в буковых зарослях. Кольку поместили в одной из землянок с боевиками. Среди боевиков было много наемников-арабов, встречались и хохлы. Была пара молодых снайперш в платках, мусульманок.

Командовал этим небольшим отрядом знакомый уже Кольке полевой командир Азиз, которого все в лагере боялись за его неукротимый норов, за его жестокие разборки. Однажды Селифонов был свидетелем, как он на глазах у всех пристрелил араба за какую-то ничтожную провинность. Иногда пролетали «сушки», бомбили где-то вдалеке. Азиз требовал от всех неукоснительно соблюдать меры маскировки.

С пленными Кольке заговорить не удавалось, солдат среди них было четверо, один из которых, какой-то припадочный с идиотской улыбкой, с шальными глазами. Остальные гражданские. Все обтрепанные, грязные, забитые, с голодным взором. Пленникам приходилось пилить, колоть дрова, ходить за водой, копать землянки, таскать боеприпасы, провиант с берега реки в лагерь. Под горячую рук «чехов» Колька попадал редко, так как был сильнее и расторопнее остальных обессиленных заложников.

Дни становились теплее, зажелтели одуванчики, на деревьях распустилась нежная листва, которая плотным зеленым непроницаемым ковром скрыла лагерь с неба.

В лагере появились новые пленники: два омоновца. Старший лейтенант со страшной гематомой под левым глазом и черными от побоев губами; и сержант с разбитыми в кровь виском и затылком. Их поместили в соседнюю землянку. Колька видел, как, молодые «чехи» жестоко издевались и унижали их. Особенно доставалось лейтенанту, широкоплечему крепкому парню, похожему на борца, с неукротимой злобой смотревшему на своих мучителей.

Через пару дней Кольке на распиловке дров удалось переговорить с новичками.

Фамилия старшего лейтенанта была Гурнов, из новосибирского ОМОНа. Офицер с болью поделился, как они с сержантом оказались в плену.

— Подбежала, браток, на рынке маленькая заплаканная малява. Плачет, надрывается, слезы ручьем, помогите дяденьки, родненькие! Мама умирает! Только вы сможете ее спасти! Успокойся, малышка, говорю! Сделаем все, что в наших силах! Где твоя мама!

— Вон там, в подвале умирает, дорогая мамулечка!

Трое нас было. Я, Саня, — Гурнов кивнул в сторону сержанта. — И майор Перфилов. Спускаемся в темный подвал, темень хоть глаза выколи. Тут нас и сделали как зеленых сосунков. Перфилов последним спускался, смекитил, да поздно было, начал стрелять, его сразу положили. Очнулся я уже в машине с кляпом во рту, рядом Саня в крови. Потом в сырой яме неделю продержали, суки. До сих пор башка гудит будто чугунная, но еще, слава богу, пока варит, а вот у Сани дела х…евые. Голову, гады, ему проломили. Говорить совсем не может, только мычит. Пытается на земле веткой что-нибудь написать, буквы путает, ничего не понять.

Колька с жалостью посмотрел на бледного сержанта, который, устало откинувшись и прикрыв глаза, сидел в стороне у дерева. Вдруг Саня весь напрягся, и у него судорожно задергалась правая щека. Было впечатление, что он криво смеется, словно мим на сцене. Повернув к ним искаженное болью лицо, он сунул в рот большой палец, пытаясь сдержать судорогу дергающейся щеки. Из серых глаз полных страдания по грязным щекам текли слезы.