Дагги-Тиц - читать онлайн книгу. Автор: Владислав Крапивин cтр.№ 47

А разве не влюбился?

«Да никакая это не любовь, — сказал себе Лодька. — Это… просто…»

Ну, а если честно, то какое «просто»? Ведь не дружба же, как с Борькой! Совсем другое…

Но если и любовь, то лишь самую капельку и… такая, как в книжках о рыцарях. Осторожная, как прикосновение к найденному среди зарослей цветку. А вовсе не та, о которой любят почесать языки парни в классе, а то и на Стрелке… И даже не та, о которой то и дело вздыхает Галчуха. Ведь она, хотя и хочет «музыкального волнения» в любви, но, кажется, допускает в ней — пусть не сразу и осторожно — этакое «лапанье». А Лодька готов провалиться при мысли, что он посмел бы так коснуться Стаси…

Да и зачем? Что парни находят в разговорах о голых девицах и в любованиях ими? Считается, что должно появляться замирание в душе и особое «желание»… Бахрюк однажды принес в класс карты, сделанные с помощью фотопечати. На них — сладко улыбающиеся тетки без всякой одежды. Мальчишки, облепили Бахрюка со всех сторон и тяжко сопели. Лодька тоже поглядел на карты. И… да, он ощутил замирание. Но исключительно от стыда и от страха, что кто-нибудь из взрослых поймает их, семиклассников, за этим делом. Правда, еще страшнее было показаться сосунком и хлюпиком, поэтому Лодька около минуты повисел над чужими плечами, глядя на глянцевых «дам бубей» и «дам червей». Потом отошел и сел за парту. Сурово признался себе, что никакого интереса в себе при разглядывании не обнаружил.

Или… что-то шевельнулось? Чуть-чуть? Такое, что он боязливо загнал в самое темное подполье своей души…

Но уж Стася-то здесь в любом случае ни при чем!

Да, ее к этим мыслям приплетать совершенно невозможно… Ну, а вообще-то почему другим парням такие темы интересны, а ему, Лодьке, — ничуть? Маленький еще? Но ведь на днях четырнадцать… Или просто не видел еще того, что надо, и потому не знает, в чем там интерес? Ведь без такого интереса, говорят, не могут появляться дети. Значит, и он, Лодька не появился бы (через сто лет и один день после гибели Пушкина)…

То ли «вихляние судьбы», то ли еще неизвестно что будто подталкивало его сегодня к испытаниям. Выражаясь по-научному, «провоцировало».

Потому что Галчуха с жестяным звоном протащила из кухни к себе в комнату тяжелое корыто.

Лодька знал, что иногда, в те вечера, когда дядюшки и тетки не оказывалось дома, Галчуха устраивала себе «банные процедуры». Видимо, это ей казалось более удобным, чем ходить в общую баню. Вот и сейчас… Да, конечно! Лодька по Галчухиным тяжелым шагам и сопенью пронял, что она пронесла в комнату нагретое на плите ведро. Потом еще…

Лодька выключил лампу. Не дыша полежал щекой на гладком развороте словаря. Щелка под потолком светилась в памяти: пугала и… притягивала. Обмирание растекалось по телу от ушей до пяток.

За двумя стенками раздался шум выливаемой в корыто воды… Лодька полежал минуты две, крупно глотнул. Сердце било в уши тугими большущими мячами. Но слышал его только Лодька. Галчуха, конечно, не слышала. Она, скорее всего, думала, что ни Лодьки, ни его мамы вообще нет дома: тихо за стеной, темно в дверной щели…

Лодька, ватно обмякнув руками-ногами, стал подниматься над кушеткой. «Просто я должен понять», — говорил он себе. — Это… научный эксперимент…»

На цыпочках, в носках, он вошел в темную комнату со стеллажом. Ощущение было таким, словно он раздет до нитки и в любую секунду кто-то может щелкнуть выключателем… Да, одно дело дурашливо болтать с Галчухой о бюстгалтерах или о «лапаньях-обжиманьях», к которым склонны ее ухажеры, а другое вот так, всерьез… Но… не пятиться же, если задумал…

В окно слабо светила со двора лампочка. Лодька, двигаясь привычно и мягко, забрался на спинку кровати («только не звякни, металлолом несчастный…). Переступил на полку (не спихнуть бы учебники). Вдвинул лицо в проем между книгами (пахло, будто в библиотеке). Сердце бухало так, что, кажется, вздрагивал стеллаж. Исчезнуть бы, пока не поздно… Однако Лодька, тихо сопя, придвинул к щели глаз…

Галчуха оказалась в поле зрения полностью. Она сидела посреди комнаты в корыте и натирала голову куском мыла. Лодька видел ее со спины и… ну, ничего необычного и хватающего за душу он не разглядел. Спина как спина — с округлыми шевелящимися лопатками и цепочкой позвонков, с розовым следом от узкого лифчка под ними. Из-за спины торчали высоко поднятые, блестящие от воды колени… Подумаешь! Все это Лодька видел летом, на Песках, когда вместе с «герценскими» пацанами там купались одноклассницы Лешки Григорьева и Атоса. Разве что вместо «держателя бюста» этот вот розовый след… Но стоил ли он таких переживаний!

Лодька даже разозлился на Галчуху. И подумал: «Может, подождать, когда встанет?» Но Галчуха… Она вдруг отложила мыло в стоявшую у корыта миску и стала медленно поворачивать голову. Повернула, подняла. Глянула именно туда, где была под потолком щелка. Лодька закаменел. А она смотрела внимательно и вопросительно. Лодька ощутил себя так, будто не Галчуха, а он теперь сидит голый в корыте и знает, что его разглядывают с пристальным интересом. Причем не из одной щели, а из множества…

Галчуха как-то странно пожала плечом, отвернулась. Лодька снова обмяк, стал сползать на пол (не стукнуть бы, не брякнуть). Сполз, тихонько ушел к своей кушетке, лег ничком (словарь опять под щекой). В ушах гудело. Если бы сейчас вошли незнакомые суровые люди, заковали бы Лодьку в ржавые кандалы и повезли на каторгу, он бы ничуть не удивился и не оказал сопротивления. Потому что все казалось происходящим в другом пространстве, где вместо воздуха липкий газ, перемешанный с густым отвратно пахнущим стыдом…

Но суровые люди не появлялись, тогда Лодька приподнялся и закатил себе оплеуху. Обрадованно зазвенело сразу в обоих ушах.

Он лежал неизвестно сколько времени. Изнемогал от отвращения к себе. Потом все же решил, что хватит терзаться. Ведь никто ничего не знает, а сам он больше никогда… И вдруг поймал себя на том, что, несмотря на все переживания, светлая щелка — та, что под потолком, — все равно сидит в памяти и вроде бы манит туда, наверх. Он примерился было дать себе вторую оплеуху, но щелкнул в коридоре ключ — пришла мама. Лодька поспешно скомкал в себе все мысли, чувства и воспоминания о случившемся и запихал этот комок в дальний угол сознания. Успел только радостно подумать, что все это не имеет никакого отношения в Стасе.

— Я думал, ты придешь позднее, — небрежно сказал он маме.

— Куда позднее-то, — удивилась она. — Двенадцатый час. А ты, конечно, опять с книжкой и не думаешь ложиться…

— Я читал словарь и задремал…

О щелке он ка-те-го-ри-че-ски запретил себе вспоминать.

Впрочем, скоро этот вопрос решился сам собой. Следующим вечером, когда Лодька явился с катка, Галчуха постучала в стену и позвала его к себе.

— Помоги мне перевести два абзаца. У меня в голове каша…

— Как по-немецки «каша», не помню. А суп по-немецки — «Зуппэ»…

— Ты мне «зуппэ» не заговаривай, а садись и переводи… Музыка тебе не помешает? — Галчуха открыла патефон и взяла с тумбочки пластинку с увертюрой к опере «Чио-Чио-сан» (а точнее «Мадам Баттерфляй».