Дагги-Тиц - читать онлайн книгу. Автор: Владислав Крапивин cтр.№ 19

Лишь один дом, на углу с улицей Республики, Лодька ненавидел всей душой. В нем — двухэтажном, кирпичном, грязно-белом, с треугольными выступами над окнами — находилась та подлая «контора», где хозяйничали люди в голубых фуражках. Они вызывали в свои кабинеты ни в чем не виноватых людей и оттуда отправляли то в тюрьму, то в таежные лагеря, то в поселения на краю света. Как Лодькиного отца.

Когда Лодька проходил через этот перекресток, он старался не смотреть на ненавистный дом. И мечтал, что когда-нибудь это отвратительно-казенное здание будет срыто до фундамента…

Так потом и случилось. Дом снесли, на его месте построили университетскую библиотеку, а из «энкавэдэшных» обломков и ржавых решеток сложили на одной из окраинных улиц памятник тем, кому «голубые фуражки» оборвали или поломали жизнь.

Правда, случилось это лишь через полвека после тех дней, о которых идет рассказ. Но все же Всеволод Сергеевич Глущенко был счастлив, что дожил до такого времени. Жаль только, что не дожил отец. Вернувшись из ссылки, он протянул еще двенадцать лет и умер от обострившейся болезни легких… Впрочем, эти годы были счастливыми и для него, и для мамы, и для сына. И Сергей Григорьевич успел еще порадоваться новеньким коричневым «корочкам» сына — членскому билету Союза писателей СССР, который тот осенью шестьдесят четвертого привез из Москвы…

Но все это было ох как потом. А в начале пятидесятых мальчик Лодька отворачивался от гадостного дома со смесью брезгливости и боязни (не за себя, за папу), когда приходилось идти мимо.

А улицу Семакова все равно любил.

Потому что вот, скажем, есть у тебя рука. И вдруг садиться на нее и не сходит лишай или болезненный прыщ и ты знаешь, что нет надежды избавиться от него в ближайшие времена. Не будешь ведь собственную, любимую руку отрубать, совать в огонь и ненавидеть. Замотаешь как-нибудь больное место, постараешься поменьше думать о нем и станешь жить дальше. Тем более, что пальцы работают, кулак сжимается и — в общем и целом — рука как рука…

Когда ватага, спешившая к реке, на узкие пляжи под берегом, которые назвались Пески, оставляла позади улицу Республики, Лодька облегченно вздыхал и с нарастающей радостью смотрел вперед. Там с левой стороны, на углу улицы Володарского, стояло длинное двухэтажное здание из красного кирпича. Красивое, большущее, с высокими окнами. Когда-то здесь была гимназия, потом школа, а сейчас пединститут. Жаль, что уже не школа. Лодьке казалось, что в такой школе учиться было бы сплошным удовольствием: там все стены пропитаны наукой, сама в тебя проникает…

(Лодька тогда еще не знал, что через много лет он в этом институте будет выступать перед студентам, рассказывать о своих книжках…)

А напротив института жила Сказка.

Знаменская церковь…

Казалось, это не одна церковь, а чудесный город раскинулся среди зелени. Плотно прижавшиеся и поставленные друг на друга узорчатые домики, рвущиеся в высоту башни и башенки, стрельчатые окна, шпили, сияющие маковки, отсвечивающие тяжелой медью колокола в высоких сквозных проемах. И вознесенный на главном шпиле, увенчанный горящим крестом шар, похожий на золотой глобус…

Лодька смотрел во все глаза. Правда, шагов не сдерживал, чтобы какой-нибудь Синий или Гоголь не гоготнул: «Чё, помолиться решил?» и этим не разрушил сказочность. Впрочем, большинство ребят шуточек по поводу церкви не позволяло. А Фонарик и Сидоркин однажды подошли к сидевшим у ворот старушкам и отдали выигранные в чику гривенники…

Лодька давно избавился от сомнений, которыми когда-то терзался второклассник Севка Глущенко: «Как же я буду вступать в пионеры, если верить в Бога пионерам нельзя, а я верю?» В ту пору он даже попытался договориться с Богом, что верить больше не станет, потому что очень ему хочется туда, где красное знамя, горны и барабаны. Но отказа от веры не получилось. Дело в том, что вскоре вернулся папа. Он возник перед Севкой, когда тот — всеми заброшенный, отовсюду выгнанный, раздавленный несчастьями — сидел у забора на заднем дворе школы и смотрел, как на него наплывает среди облаков белая башня церкви. Не Знаменской, а той, что стояла рядом со школой… Башня была без крестов, с оторванными листами крыши и, по правде говоря, не такая уж белая, изрядно обшарпанная. Но в тот момент она казалась удивительно красивой, неземной…

Несмотря на такую красоту, именно тогда Севка усомнился в существовании Бога. Потому что слишком уж много несчастий навалилось на него, Севку. Но как раз в тот момент случилось чудо…

Появление папы скомкало, отбросило, как бумажный комок, все беды, которые до той поры казались неодолимыми. И сомнения отбросило тоже. А когда они зашевелились опять, Севкин Бог — тот, который виделся в образе могучего старика, сидевшего у подножья заоблачной башни — словно проворчал, добродушно глядя на Севку с космической высоты: «Да вступай ты на здоровье в эти твои пионеры, если тебе охота. Жалко мне что ли?.. Только смотри у меня…»

«Ладно…» — неловко пробормотал Севка.

В словах «только смотри у меня» крылось очень многое. Но можно было выразить его и коротко: «Старайся не быть плохим, Севка».

И он старался. Правда ох как не всегда получалось. И о стараниях своих Севка нередко забывал. Но, если с ним случалось что-то скверное, Севка знал: это вовсе не месть Бога. Бог создал мир и все, что в нем есть хорошее. А все плохое шло от людей, которые добро мира не ценили и готовы были испакостить по глупости и ради своей выгоды. Наверно, Бог считал: «Пусть разбираются сами. Иначе никогда не научатся жить по-нормальному»…

Севкина вера не требовала от него ни молитв, ни соблюдения церковных правил. Она была внутри Севки. Она заключалась в надежде. Если не терять надежду, то в переплетении бед и радостей, которые существуют в жизни, радость и свет однажды окажутся сильнее. Пусть не сразу, пусть не в полную меру, но все же… Главное, чтобы вернулся папа, чтобы поменьше грустила мама, чтобы с ним, с Севкой, не случалось больших бед… И с Борькой. Правда, Борька другой веры (вернее, никакой, потому что считает: Бога на свете совершенно нет; но со временем, наверно, он разберется что к чему)…

Такие мысли появлялись (хотя и не надолго) у Лодьки, когда он проходил мимо похожей на чудесный город церкви…

Но надо сказать, что мы чересчур поспешили вслед за Лодькой на его пути к береговым откосам и Пескам. Дело в том, что и на нелюбимом Лодькой перекрестке был место, которое ему нравилось.

Напротив зловещего дома МГБ, на другой стороне улицы Семакова, стояло большущее четырехэтажное здание. Впрочем, и сейчас стоит. Однако нынче на него не обращают внимания, а в пору Лодькиного детства оно было одним из самых больших в Тюмени (пожалуй, первым после желтого четырехэтажного Горсовета в соседнем квартале) и, как все приметные дома, имело собственное имя — «Реконструктор». Лодька ни разу не мог докопаться — откуда это название появилось. И решил наконец: оно означает, что дом часто реконструируют. Несколько раз на Лодькиной памяти он горел, его ремонтировали, частично перестраивали, перекрашивали.