Школа добродетели - читать онлайн книгу. Автор: Айрис Мердок cтр.№ 65

— Ведь ты любишь меня, правда?

— Да, Илона, люблю.

— И пока не уедешь?

— Не уеду.

Илона нагрузила поднос посудой и ушла.

Эдвард заглянул в чашку, которую все еще держал в руке. На донышке осталось немного жидкости. Он смотрел на нее несколько мгновений, чувствуя непреодолимое желание выпить остатки, — и выпил.

Эдвард облачился в плащ, тихонько закрыл за собой дверь и пошел по тропинке. Дойдя до шоссе, он повернул направо. На дороге не было никого, ни одна машина не обогнала его. Ровный пейзаж под низкими серебристо-серыми облаками имел мрачный и скорбный вид, словно ему наскучило безделье. Влажный ветер не стихал, дул упорно, сгибая маленькие деревья, уже и без того склонившиеся в его направлении. За низкой и чахлой живой изгородью из боярышника Эдвард видел влажно-зеленые побеги, разнообразившие серовато-грязную краску земли. Дождь недавно прекратился, и почва дороги отливала синевой в приглушенном свете, исходящем от толпящихся вверху облаков. Ботинки Эдварда (Джесса) производили при ходьбе липкий звук. В дополнение ко всему, вдали щебетали какие-то птицы, а другие испускали тревожные низкие крики. Но одиночество влияло на состояние Эдварда, и ему казалось, что он идет в тишине. В его голову вернулись мысли о Марке, и он попытался сосредоточиться на событиях предыдущего вечера. «Что я сделал, что я делал?» — спрашивал он себя. Но это было слишком сложно, и, хотя он знал, что одни воспоминания можно вытеснить другими, усталость не позволяла ему сделать это. Он чувствовал, как его мысли приближаются к некой критической и воистину очистительной точке, но потом, минуя ее, возвращаются к тому, что уже стало скучным и знакомым; и он подумал: для чего эта церемония? Потом он вдруг представил себе Гарри, о котором в Сигарде практически не вспоминал. Образ Гарри стал четким, живым и объемным, и что-то шевельнулось в сердце Эдварда — благодарность, любовь. Он услышал голос Гарри: «Послушай, у тебя нервный срыв, ты болен, ты выздоровеешь». Добрый старый Гарри, рассудительный, красивый, сильный, настоящий — его отец. Однако Гарри не был его отцом, не исцелил его и не мог это сделать. А Джесс? Что мог сделать для него Джесс? Скорее он, Эдвард, мог что-то сделать для Джесса; что-то непонятное и, возможно, ужасное. Он был привязан к Джессу, он любил его. И он только что сказал Илоне, что любит ее. У него появились новые обязанности.

Эдварда так увлекли эти мысли, двигавшиеся, как неторопливые облака в небесах, излучавшие неяркий живой свет, что он чуть не пропустил железную дорогу. Вернее, он прошел мимо нее, но потом в его памяти всплыл длинный белый шлагбаум, только что показавшийся перед его глазами. Он вернулся шагов на двадцать назад и снова увидел этот шлагбаум. Его ворота по обеим сторонам дороги просели на петлях и поросли куманикой, но определенно свидетельствовали о том, что здесь был железнодорожный переезд. А за ними, как и представлял себе Эдвард, шла железная дорога, призрак железной дороги. Она поросла травой, но отчетливо выделялась среди полей и уходила в обе стороны, теряясь в подернутой туманом плоской дали. Приминая ботинками куманику, Эдвард перебрался через ворота, и его ноги утонули в мокрой траве. Правда, трава была не очень высокой — возможно, ее скосили в прошлом году — и идти по ней не составляло труда. Поодаль от шоссе железная дорога проходила между двумя невысокими насыпями, а на них густыми зарослями цвели бледные светящиеся примулы. Между толпящимися облаками на мгновение образовался просвет и выглянуло солнце, высветив во всех подробностях траву, склонившуюся к земле под тяжестью серебряных капель воды, и бархатные лепестки примулы. Эдварду казалось, что сердце его сейчас вырвется из груди от какой-то громадной непостижимой боли.

«Как я могу воображать, — подумал он, — что я исцелюсь или найду путь к выздоровлению, когда на самом деле я безумен, я сошел с ума, я иду по дороге безумия, меня переполняют эмоции и боль? Неужели так будет всегда, всю мою жизнь, когда я буду оставаться один и видеть что-нибудь прекрасное, невинное и доброе? И я чувствую не просто боль, а ужасное раскаяние, негодование, разрушающую ненависть».

Солнце заволокло тучами. Узкая тропинка, поросшая травой, вела от путей вверх на низкую насыпь, и Эдвард взобрался туда. Господи, если бы только увидеть море — он бы с криком побежал туда. Но и с вершины насыпи он ничего не увидел, только поля, разделенные тоненькими линиями невысоких кривых деревьев, и поросшую аккуратным леском возвышенность, которую и холмом трудно было назвать. Возможно, море лежало прямо за ней. Эдвард оглянулся. Вокруг простирались усердно обработанные поля, но никаких других следов человеческой жизни — ни самих людей, ни домов, на даже маленькой сараюшки, придавшей бы масштаб и теплоту этой плоской земле, подернутой туманной дымкой. Он замедлил шаг среди высокой травы.

В этот момент он и увидел девушку. Она возникла неожиданно, словно вышла из какой-то складки в пространстве, — неподвижная фигурка ярдах в четырехстах от Эдварда; она стояла вполоборота и явно не замечала его присутствия. Эдвард тоже замер. Он сразу же узнал ее — он видел ее раньше, на болоте за домом, бог знает как давно; и он вдруг понял, что за прошедшее время успел совершенно забыть о ней. И вот она опять предстала перед ним в синем плаще, с коротко подстриженными каштановыми волосами, освещенная выглянувшим солнцем и четко обрисованная, как персонаж сновидения. Эдвард, уперев руки в бедра, очень осторожно присел в мокрую траву и продолжил наблюдение. Он не мог избавиться от чувства, что появление девушки теперь, именно теперь, когда он забыл ее и увидел снова, имеет некий сокровенный смысл. Может быть, спрашивал он себя, благодаря каким-то особенностям ландшафта она со своего места видит море? Девушка повернулась еще немного в сторону от него, поднесла руку к груди, потом к шее, и этот жест показался ему печальным, даже испуганным. А потом она просто исчезла. Эдвард не сразу понял, что девушка, похоже, спустилась с насыпи на уровень железнодорожных путей, еще более низкий, чем тот, откуда она недавно появилась, словно призрак.

Эдвард поспешно встал на ноги и спустился с насыпи на низкую траву путей; его плащ и брюки промокли. Он почувствовал дыхание одиночества, повеявшее на него со стороны девушки, и испугался. Он хотел броситься за ней, но не отваживался. Он тяжело дышал, заставляя себя ждать, а боль, которую он почувствовал раньше, искрами распространялась по всему его телу. Он медленно пошел дальше, потом ускорил шаг, но никого не увидел. Минут через десять впереди появился коттедж. Колея, по которой шел Эдвард, плавно поднималась вверх, и после поворота перед ним неожиданно возникло это сооружение — оно стояло за кустами боярышника и бузины, на некотором возвышении относительно путей. Поначалу оно показалось заброшенным, даже разрушенным. Большой разлапистый тис, наполовину оплетенный плющом, полностью перекрывал часть дома, а из крыши прорастали какие-то стебли. Когда Эдвард всходил по пологому склону, перед ним возникла тропинка, протоптанная в высокой траве, а еще через несколько мгновений он ощутил под ногами что-то твердое — камень или бетон. Он понял, что маленькое каменное здание — это станция и он добрался до платформы Смилден-Холт. Он осторожно приближался к дому и теперь уже видел занавески на окнах, расчищенную площадку перед дверью, невысокий забор и калитку со щитком на ней, где значилось: «Железнодорожный коттедж». Эдвард помедлил, вдыхая атмосферу призрачной станции. Он знал, что должен подойти к дверям домика и постучать. Ему было страшно, и он надеялся, что в доме никого не окажется. Эдвард открыл калитку, подошел к двери и постучал.