Школа добродетели - читать онлайн книгу. Автор: Айрис Мердок cтр.№ 125

Эдвард откинулся на спинку кресла, вдыхая пыль. Он стал смотреть на экран телевизора. Канал был плохо настроен, что-то двигалось, появлялись неясные очертания, может быть ветви деревьев. Потом яркость усилилась, прибавился ясный серый свет. На экране выделялась черта, которую Эдвард принял за линию горизонта. Он увидел перед собой море. Он решил, что телевизор черно-белый — изображение на таких выглядит ужасно блеклым после цветного; а может быть, просто шел старый фильм. Но света было много, как в дождливый день, когда солнце выходит из-за туч. Кадр переменился, и Эдвард увидел морской берег. Об этот берег бесшумно разбивались волны, неся за собой морскую гальку. Камера двигалась вдоль берега, показывала песчаные дюны со скудной травой, раскачиваемой ветром. Эдварду эта картинка показалась усыпляющей: медленное движение, бесшумные волны, беззвучно задувающий ветер. Потом на экране появилось устье реки, земля но другую сторону, тополя, тростник, взлетающие птицы. Какие-то большие гуси, с трудом поднимаясь в воздух, били по воде крыльями. «Я бы хотел услышать этот звук», — подумал Эдвард. Камера двигалась в глубь суши, и чем дальше от каменистого взморья, тем уже становилась река. Затем он увидел несколько стройных ив, отражавшихся в тихой воде, и что-то за ними — стена, некое подобие сломанной пристани. Тут камера внезапно замерла, и появился человек. Он стоял чуть поодаль от берега спиной к Эдварду — высокий человек в темной одежде. Вскоре он начал двигаться, повернулся, и камера показала его лицо: молодой человек с прямыми темными волосами, ниспадающими на лоб. Эдвард сидел, не шевелясь, вцепившись пальцами в подлокотник кресла. По мере того как лицо наезжало все более крупным планом, Эдвард укреплялся в мысли, что это он сам. Но вскоре он решил: «Нет, это не я, это Джесс. Что же тут происходит? Наверное, они показывают какой-то старый фильм про Джесса. Какое совпадение, как странно, как ужасно». Джесс, откидывая одной рукой волосы со лба, уже уходил прочь от камеры в сторону речного берега. Он остановился, посмотрел в воду. Потом повернулся и улыбнулся Эдварду.

Эдвард проснулся. До него доносился какой-то странный размеренный звук. Он лежал в кресле в большой комнате миссис Куэйд, экран телевизора был черен. Напротив него в свете лампы сидя спала миссис Куэйд. Звук, который разбудил его, был ее храп. Эдвард выпрямился в кресле. Перед тем как уснуть, он видел фильм о Джессе. Сейчас телевизор уже выключили. Наверное, все это ему приснилось. Он встал. И тут его обуял страх — жуткий, тошнотворный, удушающий страх, вроде того, что он испытал ночью в Сигарде, в темноте. Он бросился к двери, не сумел сразу ее открыть и дергал ручку, пока дверь не распахнулась. Вышел, проделал то же самое с дверью в квартиру и в несколько прыжков спустился по лестнице. На улице он остановился, ошеломленный спокойствием обычного дня и людей, идущих по своим делам. Он тоже зашагал по тротуару, взглянув на часы. Шел пятый час. Он проспал несколько часов. И тут Эдвард вспомнил: Брауни! От беспомощности он кинулся бегом, понимая, однако, что проку от этого мало — паб уже закрыт. Она ждала его и, не дождавшись, ушла. Он упустил ее. Он потерял ее.

«В первом отрывке из своих «мемуаров» миссис Бэлтрам предложила нам недавнюю запись из своего увлекательного дневника (на котором, по ее словам, и основаны мемуары) в качестве примера той «электрической ауры», окружающей, как она утверждает, ее мужа. Кто-то может сказать, что события, происходящие в их загородном доме, свидетельствуют всего лишь о беспорядочной жизни. Но миссис Бэлтрам, похоже, полагает, что гениальность извиняет любые крайности, а жене гения не возбраняется поступать бестактно. Тут поневоле начинаешь сочувствовать бедному затворнику, по некоторым свидетельствам, впавшему в старческий маразм и несколько лет назад оставившему работу. Тем не менее он по сей день остается «господином», «королем в полной славе», «волшебником на летящем коне» и т. п. В довольно бесцветной прозе миссис Бэлтрам все же имеются яркие пятна, оживленные гиперболами и приправленные слащавой сентиментальностью.

Она рассказывает нам, как ей «приходилось бороться», намекает, что у нее были «утешения», утверждает, что «брак с гением влечет за собой определенные неудобства». Похоже, и в самом деле влечет. Во втором опубликованном отрывке довольно подробно рассказывается, как бедняжке Мэй приходилось стоять, потупя взор, когда Джесс «с горящим взором» уносил свою натурщицу Хлою Уорристон наверх, к себе комнату. («Быть натурщицей Джесса — все понимали, что это означало, и к нему вечно стояла бесконечная очередь безвкусно одетых девиц».) Если и дальше пойдет в том же духе, сии «мемуары» обещают стать (нет ни малейших сомнений в том, что цель автора именно такова) оргией бестактности и мести. Каждая страница дышит злобой. Миссис Бэлтрам — большой мастер в искусстве произносить теплые, на первый взгляд, слова и даже похвалы, но при этом подспудно и безжалостно преуменьшать достоинства объекта воспоминаний. Впрочем, этого не чужд ни один биограф. Возможно, нам всем хотелось бы преуменьшить рост тех, кто надменно возвышается над нами, но лишь немногие способны и готовы решиться на такую операцию. Миссис Бэлтрам предстает перед читателем как женщина, одержимая ведением дневников. Эти записи, откуда она черпает материал для своей саги, наверняка представляют собой чтение куда более интересное и даже более привлекательное. Не исключено, что придет время, и мы сподобимся чести прочесть их! Что касается литературных достоинств, то труд миссис Бэлтрам, судя по двум опубликованным отрывкам, их не имеет, но вполне может иметь цену как общественный документ. Велеречивое предисловие сообщает нам: «Мэй Бэлтрам знала всех». Я полагаю, что скандалы и любовные приключения истаскавшихся художников хороши для чтения в поезде. А вот насколько хорош художник Джесс Бэлтрам — вопрос весьма спорный, если учесть полемику, вызванную мемуарами его жены. Она, безусловно, преуспела в рекламе принадлежащего ей сонма картин. Она соблазняет читателей утверждениями о том, что «его поздние эротические работы еще не известны публике». Проницательному знатоку человеческих душ настоящего и будущего эта писанина, несомненно, послужит материалом для изучения психологии женщин, которые считают себя раскрепощенными, но решительно таковыми не являются — такова особенность нашего века. Без сомнений, миссис Бэлтрам вытерпела много мучительных уколов ревности. Она долго ждала своего часа, чтобы отомстить всем хорошеньким натурщицам, согревавшим постель Джесса. (Достаточно прочесть, как во втором отрывке из мемуаров она обходится с Хлоей Уорристон.) Но еще более тяжкие страдания ей причиняла зависть, пропитавшая весь ее эпос, в чем, впрочем, она никогда не признается. Она была незначительной женщиной, вышедшей замуж за человека (как бы к нему ни относиться) весьма неординарного. Ее месть Джессу за то, что он был знаменит, привлекателен, талантлив, харизматичен (то есть имел все то, чего лишена она), должна быть весьма основательной. Однако нам не следует проникаться сочувствием к миссис Бэлтрам. Удача улыбнулась ей, и она не упустила своего шанса. Еще две газетные публикации, чтобы у публики разгулялся аппетит, — и нам обещают выход в свет первого тома мемуаров. Эта книга (а за ней последуют и другие) станет бестселлером. Поговаривают о переговорах с кинопродюсерами».

Томас Маккаскервиль сидел в своем кабинете в Куиттерне и читал статью Элспет Макран, посвященную мемуарам Мэй Бэлтрам. Кроме этого, он прочел второй отрывок из «писанины» Мэй. Он уже два дня жил в Куиттерне один. В первый день ему позвонил один журналист, после этого Томас отключил телефон. Но он сделал несколько звонков — в клинику, чтобы отменить назначенные встречи с пациентами, и в интернат, куда осенью должен был отправиться Мередит, чтобы узнать, не могут ли они принять мальчика сейчас. (Там сказали, что могут.) Он не писал и не получал писем о случившемся. Он не посылал никаких сигналов. Он спрашивал себя: когда же придет Гарри? Гарри непременно должен был прийти, и Томас внушал ему: «Приди, приди». Ему оставалось лишь хранить обвиняющее молчание, чтобы вынудить Гарри сделать это. Томас хотел встретиться с ним здесь, в Куиттерне. Он хотел, чтобы Гарри явился к нему под влиянием чувств в качестве… кого? Просителя, кающегося грешника, врага? Так или иначе, но терзаемый мучительной неопределенностью Гарри должен прийти, ему необходимо выяснить намерения Томаса. Томас не выработал никакой стратегии для их встречи. Он знал, что сумеет найти нужный тон, нужные слова, соответствующую маску. А до того Томас не собирался предпринимать никаких шагов из-за Мередита. Пока он не выяснит, что к чему, пока Гарри не придет, он будет отсутствовать и молчать. Конечно, и речи быть не может, чтобы поговорить с кем-то еще. Когда Томас получит информацию, он сможет действовать. Он хотел вытащить Мередита из дома. Он хотел, чтобы Мередит находился где-нибудь в другом месте, на нейтральной территории, где можно общаться с ним, не сталкиваясь с враждебными силами. Было жестоко отправлять Мередита в интернат так сразу. Но все случившееся вообще было жестоко по отношению к Мередиту. Мысль о том, что сын застал Мидж и ее любовника в родном доме, была невыносима. Раненое воображение Томаса возвращалось к этой сцене, пополняя ее каждый раз новыми подробностями, и от этого он проникался уверенностью: чистота мыслей никогда больше не вернется к нему. Он всегда был сдержанно строг с Мередитом. Мидж иногда обвиняла его в том, что он слишком суров, но такие отношения основывались на глубоком интуитивном взаимопонимании между отцом и сыном, который был так похож на него. Томас уважал немногословное достоинство Мередита и его обходившуюся без слов любовь. И против этой связи, против возможности молчать или говорить, было совершено непристойное преступление. Но Томас и помыслить не мог о том, что потеряет мальчика. Что бы ни случилось, они с Мередитом едины.