О приятных и праведных - читать онлайн книгу. Автор: Айрис Мердок cтр.№ 27

— По-моему, со стороны человека вроде вас, счастливого по определению, было бы неблагодарностью изредка в том не признаваться, — отвечал Джон Дьюкейн.

— Неблагодарностью? По отношению к ним? Они не ведают этики и не заслуживают благодарности. Да, я всегда счастлива, это правда. Но существуют градации. В данный момент — неимоверно счастлива, до потери сознания.

Зеленый ялик тихо скользил по гладкой поверхности моря, в котором они только что купались. Весел к ялику не полагалось, его вручную приводили в движение пассажиры. Посудинка годилась лишь для совсем безветренной погоды, при малейшей волне она легко переворачивалась.

Невдалеке на берегу двойняшки, успев выкупаться раньше, предавались своему извечному занятию — изучению камней. Дядя Тео, который недолюбливал камни, ощущая в них скрытую угрозу, заметил как-то, что близнецы напоминают своим поведением людей, обреченных свыше на нескончаемый и недоступный пониманию поиск. Сам он, благополучно завершив обряд чаепития, сидел теперь на бережку рядом с одеждой, сброшенной с себя Пирсом. Мэри запрещала появляться в доме в мокрых купальниках, и дети всегда раздевались на пляже. Пирс, после довольно продолжительного купанья, словно морской зверь, прибитый к берегу, бессильно простерся по пояс в вводе на гальке, полого уходящей в море. Минго, вдоволь наплававшись с ним на пару, отряхивался, обдавая веером радужных брызг брюки Пирса и левый рукав дяди Тео. За выкрутасами пса, устроясь на зубчатых останках деревянного волнореза и распушив себя до шарообразного птичьего подобия, с недобрым желтоглазым прищуром наблюдал Монтроз. Пола с Октавианом, уже одетые, степенно прохаживались по берегу, рассуждая о политике. Поодаль расположились немногочисленные местные. День был субботний.

— Да, не мешает задуматься изредка о том, как тебе повезло, — продолжала Кейт. — Вполне могла бы родиться крестьянкой где-нибудь в Индии… — Впрочем, правду сказать, задумываться о крестьянах в Индии или о том, как ей повезло, Кейт не удавалось, а удавалось просто чувствовать это в ласкающем натяжении кожи на ее полных ногах и плечах, подсыхающей от соленой воды под лучами солнца. — Знаете, по-моему, вас все чуть-чуть побаиваются, — прибавила Кейт, возвращаясь к чему-то, о чем вела речь раньше. — Вилли, например, и Мэри, а уж Октавиан — определенно. Отчего особенно радует то, что я — нет!

— Не поверю, что кто-нибудь меня боится, — сказал Дьюкейн, явно тем не менее польщенный.

— Мне в вашем обществе только хорошо. Причем отчасти — от ощущения полной свободы рядом с вами, когда у других оно отсутствует. Я, знаете, большая собственница!

— Удачно для нас обоих, что я хотя бы — нет, — сказал Дьюкейн.

— Милый мой! Не сердитесь! Хотя, конечно, вы не сердитесь на меня. Вам самому безумно хорошо, я это чувствую. Боже, что за блаженство на солнышке! Близнецы ждут не дождутся дождя, а по мне пускай бы вечно все оставалось, как сейчас.

Кейт находилась в том восторженном настроении, когда словоизлияние совершается естественно, как птичье щебетанье или журчание ручья.

Лодочка, ритмично подгоняемая ленивым нажимом Дьюкейновой руки на толщу приятно неподатливой воды, сейчас почти не двигалась. Кейт и Дьюкейн заполняли собою скудное пространство внутри нее, едва ли не — и все же не совсем — соприкасаясь. Он полулежа раскинулся на тупо срезанной корме, согнув колени и свесив руки за борт. Она, слегка поджав ноги, сидела боком на носу, тоже почти не заостренном. Всего полдюйма, быть может, отделяли босую ступню Дьюкейна от ее колена, и восхитительное сознание этого не покидало их обоих, как будто в этом узеньком промежутке властно и сладостно пульсировали некие токи.

Кейт с нежным любопытством разглядывала Дьюкейна. Ей приводилось, понятно, видеть его раздетым и прежде, причем не далее как прошлым летом, но тогда он не был для нее тем первостепенной важности объектом, каким сделался теперь. Как замечательно, думала Кейт, что мы способны влюбляться в старых друзей! Одна из радостей среднего возраста. То есть нельзя сказать, что я так-таки всерьез влюбилась — хоть и похоже на любовь, но без малейшей тени страданья. Словно бы наивысшее воплощение дружбы. Нечто, о чем мечталось в юности и что потом забылось.

Вся лихорадка любви в условиях стопроцентной безопасности. Как умилительно он худ, как белокож, а волосы на груди уже седеют. Чем нам так нравится мужское тело? В нем куда больше загадочного, больше духовного, чем в привлекательности женского. Отчего такое блаженство видеть, как выпирают косточки у него на запястье? Только пусть не подумает, что я разглядываю его критически. Он должен видеть, что им любуются. Ну вот, теперь он сам смотрит на меня точно так же. Кейт ближе подобрала под себя ноги, с удовольствием ощущая, как туго держит ее грудь мокрый купальник. В эту минуту ее любопытствующий взгляд скрестился с понимающим взглядом Дьюкейна, и оба точно по уговору рассмеялись. Дьюкейн выпростал руку из воды, подался вперед и обдуманным движением тронул Кейт за колено. Настойчивая твердость его ладони смешалась с прохладой воды, стекающей по ее теплой ноге, окончательно высохшей на солнце.

Внезапно лодочка рывком дернулась вперед. Дьюкейн поспешно отнял руку от колена Кейт. Спереди послышался легкий всплеск. Это Пирс, подплыв незамеченным, схватился за веревку, свисающую с носа лодки, и принялся буксировать ее за собой.

Дьюкейн был раздражен и расстроен этим вторжением. Оставалось надеяться, что мальчишка ничего не заметил. Бездумная сиюминутная радость, в которой соединились и это солнце, и скольжение по воде, и милый ирландский голосок его спутницы, была испорчена. Настроение резко изменилось, ясный день застлало пеленою мрака, имя которому было Джессика. Отношения с Джессикой превращались в смертоубийство, и он не видел способа это исправить. Эмоции теперь захлестывали их с такой силой, как если бы они оставались любовниками. Он сдался, не выдержав ее воплей. И знал, что отпускает ей эту дозу обезболивающего, щадя не одну лишь ее, но в равной мере и себя. Размышляя о создавшемся положении в общем, он по-прежнему не сомневался, что должен расстаться с нею, покончить с этой историей. Но о частностях предстоящей процедуры думал не только с содроганием, но и с меньшей долей уверенности. Правильно ли это — причинять такую боль? Если б только все уже было позади, совершилось без ужасающей надобности совершать своими руками! Нельзя же, думал он, просто взять и послать ей письмо. Тем более, что она немедленно придет, явится к нему на работу.

Вправе ли он провести хоть единую счастливую минуту с Кейт, принимать то, чем она одаряет его столь щедро, когда из-за него в это же время так страдает другой человек? Что подумала бы Кейт с этой ее фантазией, будто она ему ближе всех, знай она, во что он увяз? Что подумала бы, если на то пошло, Джессика, дознайся она о том, что сочла бы его интрижкой с Кейт? И как на фоне этого выглядит поборник справедливости Дьюкейн? Сейчас, конечно, проще всего сказать, что нечего было вообще связываться с Джессикой. До совсем еще недавних пор, однако, он был способен хотя бы видеть свой несомненный грех в истинном свете. Боль, связанная для него — и для нее, как он смел полагать, — с этим грехом, была, по крайней мере, чистой и честной. Им надлежало расстаться, и — как это ни мучительно — кончен разговор. Сейчас же прежней убежденности не было. Вытянувшись без сил на кровати рядом с Джессикой и положив ей голову на плечо, после того как он остановил ее вопли обещанием, что будет видеться с ней и дальше, Дьюкейн опять, но иначе впал в отчаяние. Иначе — так как отчетливо увидел, сколько вреда уже нанес себе и ей, поддавшись первоначально своему увлечению.