Генри и Катон - читать онлайн книгу. Автор: Айрис Мердок cтр.№ 62

Генри, послушай, я люблю тебя. Ты удивлен? Интересно знать. Это ведь было ужасно заметно, когда мы встречались в последнее время, особенно в тот раз в оранжерее с рыбками. Но дело в том, что это вовсе не новость. Я любила тебя еще давным-давно, когда быт маленькой, когда ты и Катон носились кругом как угорелые, а я пыталась не отставать от вас. Любовь — это данность, она или есть, или ее нет. Не хочу сказать, что не существовало и не существует причин, почему я люблю тебя. Я могла бы назвать их тысячи. Но что до прошлого, всегдашности этой любви, скажу, что она просто была и вряд ли я смогу припомнить время, когда я не любила тебя. Словно я проснулась, открыла глаза, и вот он ты, передо мной. Конечно, то была еще детская любовь, и когда ты уехал в Америку, я, хотя и скучала по тебе, выздоровела и считала, что ты никогда не вернешься обратно. Под «выздоровела» я имею в виду, что хотя бы перестала чахнуть по тебе, но думать продолжала, ты был моим единственным мужчиной, не считая папы и Катона, и потому первым мужчиной как таковым, если понимаешь, о чем я. Ты был вроде идеала, и когда я выросла и узнала мужчин, то никогда они не могли сравниться с тобой, с тем, каким ты виделся мне в мечтах, а в то время ты был для меня мечтой, поскольку я считала, что никогда больше не увижу тебя. И когда услышала, что nocie всего этого ты возвращаешься домой, я не могла думать абсолютно ни о чем другом. Вот почему я бросила колледж. Вообще-то я так и так бросила бы, но из-за этого бросила тогда, а не позже. Было невыносимо, физически мучительно оставаться там, когда ты был тут, хотя, конечно, я боялась, что, когда увижу тебя, испытаю разочарование и мое чувство угаснет. Но такого не случилось. Разумеется, ты не сказочный принц, да таких и не бывает. (Реальный ты более забавный и славный!) Но каким-то образом внутри ты остался прежним, тем Генри, к которому меня всегда влекло, — тем, который, чувствую, всегда принадлежал мне, хотя знаю, это звучит как кощунство и нельзя считать кого-то своей собственностью. Сомневаюсь, что это не так, даже если вы женаты. И еще я ужасно боялась, что ты уже женат, или помолвлен, или чего еще, и вздохнула с таким облегчением, когда оказалось, что ты свободен. Так вот, Генри. Понимаю, девушки не делают признаний, но я призналась — на всякий случай, вдруг ты не полюбишь меня, потому что не знаешь, как сильно я люблю тебя. Не хотелось, чтобы потом пришлось укорять себя: «Как жаль, что не призналась ему». Я хочу, чтобы ты смог увидеть меня, и поскольку моя любовь к тебе — это я сама (вся я и даже больше: она возвышает меня над собой), тогда ты должен увидеть и меня тоже. Не увидеть ее — значит не увидеть меня, и не признаться тебе значило бы обмануть тебя. Я еще никому ничего не говорила, даже папочке или Катону, они ни о чем не догадываются. А еще хочу сказать, что никогда не была ни с кем в постели. Решила, что подожду, хотя и не мечтала, что это действительно будешь ты, кого я жду. Я не знаю — и дрожу и трепещу, стоит подумать об этом, — что ты чувствуешь ко мне. Твоя мать не раз говорила, как я нравлюсь тебе, но, возможно, говорила просто из вежливости или же ошибалась. Генри, я люблю тебя, хочу быть твоей женой и жить с тобой вечно, испытать счастье и сделать тебя счастливым, быть полностью и исключительно твоей, этого я хочу. И не думай, что это лишь влюбленность глупой молодой девчонки или детская увлеченность, это настоящая глубокая любовь, а не фантазия. Конечно, мне хочется сказать: ответь сразу же, как прочтешь письмо, напиши сразу же, позвони, — но в то же время хочется сказать: не спеши, потому что я так боюсь ответа. Взвесь все. Обдумай то, что я сказала. И то, что ты чувствуешь. Времени предостаточно. Тебе может показаться, что ты недостаточно знаешь меня. Прошу, пожалуйста, не молчи из желания пощадить мои чувства. Я лучше буду в тысячу раз больше страдать, зная, что ты отверг меня, чем если ты вежливо промолчишь. Так что не торопись отвечать, и не обязательно писать длинное письмо, давай просто встретимся, как обычно, я не буду приставать к тебе со своими чувствами.

Прости меня.

С любовью, всегда твоя

Колетта

Генри присвистнул. Потом откинулся на спину и поймал себя на том, что смеется. Прекратил смеяться. Смешного тут ничего не было. Бедная Колетта. Но как невероятно мило и трогательно, что она любит его, и, конечно же, ему это приятно, хотя и грустно оттого, что придется ее огорчить.

Катон Форбс, воровато оглянувшись вокруг, сунул сверток поглубже в груду старых кирпичей и кусков цемента. Он тщательно завернул сутану в газету и перевязал бечевкой, но сейчас газета лопнула и цементная пыль выбелила черную материю. Он навалил еще мусора на пакет, пока его не стало видно. От сутаны шел отвратительный запах и мешался с вонью, шедшей от мусорной кучи. Неужели от него так несло? И когда он был с Красавчиком Джо — тоже? Избавившись наконец от объемистого свертка, он испытал чувство вины и облегчения, будто похоронил мертвого младенца. Никто не видел его. Он отряхнул руки от пыли и пошел назад через пустырь.

И тут он увидел ястреба. Коричневая птица зависла недвижным предзнаменованием, не очень высоко, над центром пустыря, столь пристальная, но и отчужденная, хвост опущен, крылья беззвучно трепещут, как в затяжном приступе холодной страсти. Катон стоял, задрав голову. Ни единой души не было на пустыре, развороченная комковатая земля уже начала после дождя покрываться весенней травкой. Ястреб был совершенно неподвижен — воплощение созерцания, за ним простерся теплый голубой день с его вибрирующим цветом и светом. Катон, затаив дыхание, не сводил с него глаз, неожиданно забыв обо всем на свете. Вдруг птица устремилась вниз. С какой-то почти небрежной легкостью она спланировала к земле, затем взмыла вверх и пролетела над головой Катона. Следя за ней из-под ладони, он различил темный комочек у нее в клюве, крохотный, обреченно болтающийся хвостик.

— Господь мой и Бог мой! — громко сказал Катон. Он засмеялся и продолжил путь к Миссии.

Он гадал, как Джо воспримет его в мирском облике. После черной сутаны он чувствовал себя очень странно в обычной одежде. Катон полностью преобразился. На нем был темно-серый вельветовый костюм, рубашка в красно-белую полоску и красный шелковый шейный платок из вещей Джеральда Дилмана (и на время позаимствованных им), которые он нашел под бумагами на дне гардероба, когда наводил порядок в Миссии. Вырядился, словно на маскарад, думал он про себя. Он испытывал нечто вроде зловещего неприличного облегчения, более глубокого, чем чувство вины и потрясения. Он был удивлен тем, как ему не терпелось избавиться от старой сутаны, чтобы никогда больше не видеть ее. В кармане у него лежал драгоценный чек от Генри, но, благодаря Джеральду, пока было не нужно тратиться на одежду.

По временам Катону казалось, что он, должно быть, сошел с ума. Он наконец собрался написать главе ордена официальное заявление об «уходе в отставку». Было невероятно трудно и мучительно заставить себя сесть и составить письмо. Закончив, он немедленно отправил его, даже не перечитав. Формальные процедуры обмирщения могли подождать. Что касалось его самого, то он считал, что вышел из церкви. Значение теперь имели его отношения с Богом, а формальности — не более чем дань вежливости бывшим коллегам. А чувствовал, что, должно быть, спятил, он вот почему: он отказался от самой вожделенной привилегии в мире и не мог точно определить, когда или по какой именно причине решился на это.