Точно так же был облачен и Маевский, разве что штаны у него оказались в зелено-бело-красную полоску, кафтан был красным, а белоснежная рубаха расшита черным шелком. Похоже, обитатели загадочного былого никак не склонны к аскетизму, пуританству и тому подобным вещам. Знают толк в нарядах.
Поручик нестерпимо обрадовался этим мыслям — ничуть не паническим, деловым, свидетельствовавшим, что он, в общем, некоторую бодрость духа сохраняет.
Словно угадав его мысли, Маевский пошевелился в кресле, ухмыльнулся, как ни в чем не бывало:
— Не стоит делать скоропалительные выводы, но нам с вами, судя по первым впечатлениям, предстоит выступать отнюдь не в роли погонщиков скота или иных плебеев. Довольно богатое платье, да и эти побрякушки не из дешевых, — он потеребил свое ожерелье. — Как думаете?
Поручик кивнул:
— Пожалуй. Трудненько представить себе погонщика в таком наряде. Да и кинжалы…
Сделав над собой очередное усилие, он сумел-таки разжать пальцы, отпустить подлокотники, но все еще был напряжен, как туго натянутая струна. За окнами плясали молнии, сиреневый туман сгущался. Теперь снаружи ничего уже нельзя было различить.
Штабс-капитан вскочил с таким видом, словно только и ожидал именно этого момента:
— Веселее, поручик! Сейчас сообразим на посошок…
Он запустил руку в квадратный карман кафтана, извлек красивую пузательную фляжку из чеканного серебра, проворно отвинтил колпачок, способный служить немаленьких размеров стопкой, привычно выдернул притертую пробку.
Поручик принюхивался. Попахивало неплохим коньяком.
— Шустовский? — спросил он с интересом.
— Берите выше. «Ахтамар». Настоящий.
— Никогда о таком не слышал.
— И немудрено, мой друг, и немудрено, — сказал Маевский, улыбаясь во весь рот. — Его еще только будут изготовлять… — он задумчиво поднял глаза к потолку. — Неделя ареста за очередную контрабанду — мне, сутки ареста и мне, и вам — за употребление спиртного во время прыжка… Но когда это русских офицеров пугали этакие пошлости? Да и коменданту сюда проникнуть взором крайне затруднительно… Прошу! Времени осталось мало.
Торопливо приняв у него стопку, поручик опрокинул ее единым махом. Коньяк и в самом деле был великолепен, по жилочкам растеклось приятное тепло, враз прибавилось бесшабашности. Штабс-капитан, столь же проворно покончив со своим порционом, спрятал фляжку, повернулся к устройству, где красные лампочки одна за другой меняли цвет на зеленый и наконец стали зелеными все до единой. Полное впечатление, что он подгадал вовремя: из зарешеченного окошечка раздалась повелительная команда:
— Карета, можете отправляться!
— Ну, как говорится, поехали… — сказал Маевский с явственной бравадой.
Он поднял руку туда, где в черной прорези торчал черный стержень с массивной красной головкой величиной с яблоко, крепко сжал ее ладонью и опустил рычаг вниз, до упора.
Глава V
Далеко от дома, очень далеко
С окружающим миром произошло что-то абсолютно неописуемое. Нахлынула непроницаемая мгла, и поручик с нешуточным ужасом ощутил себя растворенным в ней — он не чувствовал тела, биения сердца, не мог пошевелиться, выдохнуть, потому что нечем было двигать, поручика Савельева как бы и не существовало в прежнем осязаемом виде, он ощущал себя облаком, туманом, дымом, распространявшимся вдаль и вширь, на всю Вселенную, его мысли, казалось, стали размазанными струйками слившегося с мраком тумана, его бывшее тело расплылось облаком немыслимых размеров…
И все кончилось столь же внезапно.
Он сидел в жестком железном креслице, напротив помещался ухмылявшийся штабс-капитан Маевский, а лампочка под потолком казалась вовсе уж тусклой — потому что снаружи лился солнечный свет.
— Впечатляет, верно? — как ни в чем не бывало осведомился Маевский. — Всякий раз пробирает до печенок… Интересные ощущения, правда?
— Да уж… — хрипло выговорил поручик. — Ощущения, должен признать, впечатляют…
Он с невыразимой радостью дышал и шевелился, вновь ощущая себя реальным. Описать нельзя, как приятно было вновь вдыхать и выдыхать воздух, менять позу, видеть окружающее… Понять эту радость мог только тот, кто сам прошел через этот жуткий, растворяющий, неведомо во что превративший на несколько мгновений мрак.
Он повернулся к окну. Там, снаружи, не было прежней картины, исчезли пьедесталы, соседние кареты, машинный зал. Они теперь находились под открытым небом, посреди ясного, солнечного дня, со всех сторон виднелись деревья с толстыми, сероватыми стволами и раскидистыми кронами, на первый взгляд мало чем отличавшиеся от обычных тополей.
— И что же… — начал он было.
— Погодите! — прервал Маевский резким, командным тоном, и поручик моментально примолк.
Штабс-капитан переменился решительно — его лицо стало застывшим, настороженным, глаза сузились, движения переменились, ставши скупыми, энергичными. Он повернул колесико на одном из баллонов, послышалось тихое шипение, и воздух, ставший слегка спертым, вмиг посвежел. Прильнув к окну, Маевский смотрел на окружающее с тем же хищным прищуром, словно они оказались посередине неприятельского лагеря.
Меж деревьев показался неторопливо идущий человек, не отличавшийся от них нарядом. Протянув руку вбок, Маевский ловко, не глядя, ухватил прислоненный к креслицу скорострел, звонко лязгнул затвором и отрывисто распорядился:
— Поверните штурвальчик влево, до упора. Потом распахните дверь и моментально — с линии огня!
Поручик ухватился за штурвальчик, поддавшийся очень легко, ожесточенно завертел его влево, пока не ощутил, что тот во что-то уперся. Толчком ноги распахнул дверь наружу, отпрянул в сторону. Он уже узнал в неторопливо приближавшемся человеке полковника Стахеева.
— Оглядитесь, что там вокруг!
— Никого, — сказал поручик. — Ни зверя, ни человека. Полное безлюдье.
— Отлично, — сквозь зубы процедил Маевский. — Встаньте так, чтобы в случае необходимости как можно быстрее захлопнуть дверь по моей команде…
Они расположились по обе стороны двери. Маевский держал скорострел хватко, привычно, положив палец на спусковой крючок. Полковник невозмутимо приближался. Остановившись перед дверью на расстоянии пары саженей, он громко произнес:
— Ну и дождик же сегодня, господа!
Утверждение это категорически противоречило ясной погоде, но Маевский моментально расслабился. Скорострел, впрочем, не убрал, так и держа его стволом вниз, повернулся к устройству на стенке, что-то там нажал, что-то, очень похоже, выключил. Погасли лампочки, стрелки на циферблатах замерли. Только теперь окошечко с цифрами представляло собой другую картину: нулей впереди стало наполовину меньше, а число выглядело теперь так: 28175.