Бом-бом, или Искусство бросать жребий - читать онлайн книгу. Автор: Павел Крусанов cтр.№ 5

— Похвальный строй мыслей, — улыбнулся граф Нулин, и жёваный воск под его лицом выпятил бугры. — Что ни говорите, судари мои, а у младости перед нами есть один неоспоримый козырь — младость.

— Вот вам образчик целостной натуры, — с бесхитростной прямотой вынесла суждение графиня. — Тут вам и делу время, тут и потехе час. Не то что иные нынешние ветрогоны: принарядятся павлинами — и на проминку. И никаких вам помышлений о долге и службе!

— Кстати о павлинах, — ввернул словечко князь Гаврила Петрович. — Как мой пернатый беглец?

Граф кликнул слугу и велел ему позвать в гостиную Федота с птицей.

— И захвати, братец, клетку из моей коляски, — добавил от себя Гаврила Петрович.

Граф между тем поведал гостям, что беглый попугай сам залетел в его оранжерею и облюбовал под насест — губа не дура — коричный лавр, где и был изловлен садовником. Потом Нулин рассказал о самом садовнике, чья история и впрямь оказалась занятной, так как был он не заурядным заморским мастаком регулярных парков, понаторевшим в обчекрыжке зелёных кущ, но здешним вольным вертоградарем, к тому же духовного сословия — из поповичей. Звали его Федот Олимпиев, и постиг он своё ремесло путём чудным и сокровенным — с юных лет каждую ночь снилось ему возведение сада, так что в конце концов он овладел этим искусством в таком совершенстве, что знал норов каждого цветка, каждого куста и дерева, какие только есть на свете, а когда примерился наконец к устройству сада наяву, то все саженцы у него прижились, а яблони и сливы по первому же году дали плоды. Осенённый этой благодатью, Федот прославился в округе, и поскольку отец его наставлял паству в сельце Нулинке, то граф не преминул нанять Божьей милостью древознатца к себе в услужение. Ну а грех неверности сословному преемству Федот за собой не признавал: ведь рай — это и вправду в первую очередь сад. Если, конечно, без крючкотворства.

Явившийся садовник, помимо попугая, сидевшего у него на руке, как ловчий сокол, прихватил с собой жену и милую, с южным матовым цветом лица, десятилетнюю дочурку, в тугих светло-русых волосах которой красовался лиловый розан. Позади семейства топтался графский слуга с золочёной клеткой на пальце.

— Вот он, мой Карпофор — даритель плодов, зодчий сего парадиза! — с избытком вдохновения воскликнул Нулин. — Он вашего красавца словил, ему, князь, от вас и награда.

При последних словах попугай пронзительно свистнул, распахнул алые крылья с шафрановым подбоем и перемахнул с руки Фомы прямо на голову струхнувшей дочурки. Следом, ущипнув толстым клювом лиловый цветок в её волосах, он призадрал хвост и бесстыдно испражнился на платье девочки. Разумеется, бесцеремонную тварь тут же водворили в клетку, однако дитя было неутешно — в помёте птицы оказалась столь едкая мочевина, что дымящаяся капля прожгла материю и, как тавро, отпечатала на правой лопатке бедняжки метку, весьма напоминавшую кириллическую букву «наш». Сомнений не было — пернатый оракул сделал выбор.

Само собой, Гаврила Петрович щедро отблагодарил садовника и даже милосердно, собственной рукой приложил батистовый платок к жгучей ранке на теле его дочери, но в душе он был смущён и обескуражен — отступиться от своего слова он уже не мог, хотя сына его по уставу полковой чести за женитьбу на девице из простых ждала отставка с запрещением надевать свой блестящий мундир на свадьбу. Спустя время, на обратном пути с Островов, двадцатичетырёхлетний гвардейский офицер нерешительно посетовал:

— Пусть её — простолюдинка, но когда она вырастет, я уже буду стариком.

— Чепуха, — ответил седой князь, внутри которого бушевал пожар, но не давал никаких отблесков на поверхности. — Дети растут так быстро, что не успеваешь раскаяться в своих на сей счёт заблуждениях.

4

Ещё до осенних грязей Гаврила Петрович Норушкин продал дом на Тучковой набережной и отбыл жить в деревню, прежде того ознакомив сына с завещанием, по которому Александр мог рассчитывать на причитающуюся ему долю движимого и недвижимого имущества только после вступления в брак с девицей Елизаветой Олимпиевой — само собой, по вхождении оной в должные лета. А до тех пор, в случае смерти старого князя, управление наследством переходило в руки попечительского совета, словно наследник был недорослем или не в своём уме. Сначала Александр озлился, потом приуныл, потом, поддавшись обманчивым увещеваниям рассудка, решил, что батюшка покуда крепок и, как выйдет из его головы меланхолия, не раз ещё успеет свой приговор пересудить, а посему со свойственной молодости беспечностью переложил эту заботу из ближней памяти в какой-то отдалённый чулан.

Шло время, как ходят призраки без существа и вещества — появляясь ниоткуда и скрываясь в никуда, — шло валом, как стая незримых зверей, чьи пасти алчут крови, а слюна врачует раны. Миновало пять лет, сменился венценосец на троне. В тот день, когда почила государыня, тридцать шесть часов перед тем истекавшая молоком, струившимся из её внезапно набухших грудей, словно жидкий перламутр (платки, которыми доктора, ежеминутно их переменяя, утирали соски императрицы, затвердели, как створки жемчужниц, и были после пущены на пуговицы), Александр Норушкин вместе с государевой ротой был в карауле. Он третьим поздравил Павла, только накануне прибывшего из Гатчины, со вступлением на престол и присягнул новому самодержцу прямо на мраморных ступенях дворцовой лестницы, за что получил Святую Анну и был произведён в гвардии капитаны. Одновременно Павел обязал Александра всегда иметь при себе пудру, волосы зачёсывать не на лоб, а назад, носить косичку или гарбейтель и никогда не надевать круглую шляпу, жилет, фрак и башмаки с завязками, что благодарный и растроганный Норушкин обещал соблюдать неукоснительно.

В ту пору Александр Норушкин был статным красавцем, умудрённым в любви и кое-что повидавшим в жизни: он знал, что дым кальяна пахнет яблоком, а море — огурцом, что отброшенный ящерицей хвост бьётся до заката, а бесчеревные китайские солдаты, не нуждаясь в пище, способны проходить за день полторы сотни вёрст, что притворный смех выдаёт в мужчине недостаток уважения к себе, а в женщине — похотливость, что для выяснения, был ли человек отравлен или нет, тело его следует предать огню, так как сердце, тронутое ядом, по природе своей не может сгореть, что истина не выносит перемены климата и в результате пространственных перемещений «да» с лёгкостью обращается в «нет», и, наконец, он знал, что девственнице, угодившей в рай, больше не на что рассчитывать. Словом, князь Александр Норушкин к двадцати девяти годам обрёл стойкий душевный склад и был вполне готов для подвигов и славы, не опасаясь, что, если таковые его всё-таки отметят, им удастся заметно повредить его характер. И случай для подвигов, конечно, не замедлил подвернуться.

Перенеся прах отца из Александро-Невской лавры в царскую усыпальницу, разрешив Радищеву возвратиться из Илимска в своё имение, наделив смутьяна Костюшко шестьюдесятью тысячами рублей и отпустив его из Петропавловской крепости на все четыре стороны, отменив объявленный покойной государыней рекрутский набор и положив конец войне с Персией, Павел в начале 1797 года заключил с Мальтийским орденом конвенцию, по которой принял иоаннитов под своё высочайшее покровительство. Решение это пришлось рыцарям весьма кстати, так как четыре с лишним года назад, благодаря декретам французского революционного правительства, Орден лишился своих владений во Франции, в результате чего рыцари трёх из восьми лангов иоаннитов — Прованс, Овернь и Франция — оказались в положении беспорточных изгоев. Далее, в ознаменование конвенции и для устрашения дерзкого генерала Бонапарта, император, подобно памятным правителям древности, решил устроить военные игры с морской баталией, осадой крепостей и сечами в открытом поле (с младых ногтей он испытывал страсть к забавам Мельпомены, так что ещё при жизни матушки участвовал в дворцовом спектакле «Галатея и Ацис», где в виде брачного бога Гименея являлся на сцену и удивлял зрителей искусными и благородными танцами). С этой целью велено было вырыть недалеко от Гатчины гигантский пруд, насыпать посередине остров Мальту, насадить на нём сады и рощи, а также построить и заселить деревеньки и фортеции, какие прославились во времена Великой осады 1565 года, когда рыцари-госпитальеры выстояли против восьмикратно превосходящей их числом армии султана Сулеймана Великолепного.