Иные песни - читать онлайн книгу. Автор: Яцек Дукай cтр.№ 40

Пан Бербелек уселся в колыбель Озириса и оттолкнулся веслом от помоста. Большая часть лодок (все из дворца) была оборудована двумя ликоторвыми псевдо-мачтами: тонкие шесты, соединенные над головой пассажира третьим, горизонтальным. Если не было слишком сильного ветра, над этой поперечиной перебрасывали легкую ткань, которую крепили к бортам по обеим сторонам — при этом получалось нечто вроде шатра или балдахина. Пан Бербелек тщательно спрятал шелковую ткань в ящичек на корме; под ней он уложил черную кируффу, идентичную той, что была на нем. Сама же кируффа, застегнутая под самую шею, с натянутым на голову обширным капюшоном, была единственной его одеждой. Суть заключалась в том, чтобы как можно скорее переодеться и избавиться от окровавленного одеяния.

Иероним отплыл на сотню пусов и повернул, гребя веслом параллельно берегу. Он высматривал кентравров с дриадой под зеленой звездой. Часть лодок дрейфовала с погашенными фонарями — прижавшись бортом к борту, симметричные тени. Но большинство любовников Изиды кружилось по сторонам, выискивая друг друга. Они инстинктивно оборачивались, присматриваясь к лицу всякого гребца, к рисункам на носу его суденышка. В первый момент пану Бербелеку показалось, будто он узнал лицо Давида Моншебе. (А где это Алитея? Нужно было бы выпытать у Антона. Ага, где же Абель? Необходимо больше прикладывать сил к роли отца, ведь не может это быть так сложно. Моншебе принадлежит к высоко урожденным, для него это забава. Среди простого народа весьма популярны легенды про отважных юношей, которые, рискуя смертью, в священную ночь проникают на краденых лодках на воды аристократов и гасят фонарь какой-нибудь божественно красивой эстле. Возможно, какая-то доля правды в этом и имеется, для девочек-подростков из мраморных дворцов такая легенда тоже, в определенной степени, привлекательна…

Спереди, слева: кентавры на весеннем лугу. Спокойная вода омывает эллинский орнамент колышущейся в ленивом дрейфе лодки. Натянутый над ней шелковый шатер скрывает силуэт пассажира. На мгновение пан Бербелек застыл с поднятым веслом. Затем сделал несколько движений, проплывая к другой стороне дрейфующего суденышка, чтобы удостовериться. Никаких сомнений: рыжеволосая дриада кралась за затаившимся охотником; воды Мареотийского озера лизали их стопы.

Иероним инстинктивно проверил стилет. На месте. Теперь оглянуться. Ближайшие свидетели на расстоянии не менее сорока пусов. До берега — пусов сто двадцать. Ну что, имеется ли какое-то препятствие? Никакого. И он направил лодку вперед.

Судна стиснулись бортами. Он отбросил весло, схватился за веревки. Откинулся зеленый шелк; рука с браслетом-змейкой помогла затянуть узел. Теперь «коляски Озириса» соединились по всей длине — нос к корме, корма к носу.

Иероним потянулся за стилетом.

— Погаси, — коротко бросила она.

Погасить фонарь, ну да, конечно. Пан Бербелек погасил свой, перешел на корму, перескочил в лодку Шулимы и погасил ее лампион. Разворачиваясь в сторону шатра…

Он схватил стилет.

На ней тоже была только кируффа, белая, расстегнутая, капюшон отброшен на стянутые сзади волосы. Амитасе сидела на украшенных кисточками подушках, скрестив ноги, с наполненным фруктами блюдом между ними; небольшим, кривым ножиком она как раз чистила апельсин, и когда пан Бербелек повернулся, без какого-либо предупреждения бросила ему его. Тот схватил апельсин в самый последний момент, освободив пальцы из левого рукава.

— Присаживайся, садись, — буркнула женщина, вытирая липкие от сладкого сока пальцы платком. Все освещение под балдахином представляло собой сочащийся с носа отблеск города и звезд; даже если бы Иероним не заслонял его, в этой шелковистой тени сложно было бы видеть лицо женщины, тем более, прочитать выражение на нем. Ей достаточно было слегка склонить голову с капюшоном. И смотрит ли она на меня вообще? Проклятый апельсин, пальцы уже слипаются.

Он сел.

Шулима отставила блюдо, зевнула, вытягивая руки над головой — кируффа полностью раскрылась, капюшон упал — усмехнувшись, она пихнула в сторону Иеронима круглую подушку, после чего, одним плавным, переполненным девственной грации движением, вытянулась перед Бербелеком на пуховом полу: голова поднята на опирающихся на локтях руках, хитрецкий блеск в глазах, согнутые в коленях ноги колышутся в ритм качаний лодки, на пальцах ног отблескивают серебряные кольца, подошвы ног белы словно вистульский снег.

— Шпионишь за мной, — сказала Амитасе.

Иероним снова потянулся пальцами к стилету.

— Ой, у тебя упал апельсин.

Чуть ли не насильно она сунула ему плод в руку. Ее лицо находилось столь близко — ему не нужно было даже наклоняться, не нужно было даже выпрямлять руку, вонзил бы огненное лезвие ей в глаз еще до того, как она успела бы мигнуть. Но вот только этот апельсин, апельсин из преисподней, что ему делать с этим апельсином?

Шулима иронично усмехнулась, ножки мигают в тени.

— Приятель сообщил, что какие-то люди выпытывают о моих давних сделках, что я покупала и за сколько, откуда взялись деньги и тому подобное. Оказалось, что все это компаньоны некого господина Панатакиса. Который ведет в Африке интересы твоей компании. Ведь отпираться, наверное, не станешь, как, Иероним?

Тот выбросил апельсин за борт, вытер ладони полой черной накидки.

— Кто ты такая? — прохрипел он в ответ.

Женщина рассмеялась.

— Как же, как же, неужели ты считаешь, будто бы в ночь Изиды я выдам тебе все свои секреты?

— Помет Чернокнижника!

— Не верь ты этому Панатакису, ведь он величайший мошенник в Александрии. Он сильнее, чем кажется; не мог бы он столь разбогатеть, обладая морфой раба, так что не дай себя обмануть внешностью.

— Ты сидела у его трона во время Крымской Дани!

Амитасе надула губы.

— Ой, ой, ну вот Шулиме и конец!

Она еще издевается над ним! Кровь зашумела в ушах.

Снова он потянулся за стилетом.

Но почему он до сих пор медлит? Рука должна опередить любую мысль. Тем временем, не успел он вытащить клинок из ножен, Шулима уже сидела у него на коленях, опирая ноги о левый борт лодки, обняв Иеронима за шею, пленив его ладонь, стиснувшуюся на стальной рукоятке между их телами, и шептала ему на ухо на аристократическом греческом слова — словно капли горячего меда:

— Иероним, Иероним, Иероним. Послушай мое сердце, испей мое дыхание, увидь мою роскошь. Ведь я не запятнаю твою морфу. Неужто я прихожу от Рога? Есть ли во мне хотя бы след Формы Максима Вдовца? Кто здесь больше похож на бога черного траура и трагической любви? Ну как бы могла я служить Чернокнижнику? Ты не должен так думать.

— Ты была там.

— Да, я была там, сидела рядом с ним. Каким образом кратистосы общаются друг с другом, каким образом ведут переговоры, заключают перемирия, устанавливают границу собственного влияния, как делят керос? Царя, повелителя, вождя они могут вызвать к себе, посетить его дом, выяснить, станет тот данником или нет, поддастся или сбежит — но сама встреча кратистосов лицом к лицу должна означать войну, столкновение Форм настолько могучих, что керос превращается в прах и ломается: каждое слово — это вызов, каждый жест — это принуждение, само присутствие — это уже вызов. Так что лично встречаться они не могут. Высылают посредников. Людей, о которых обе стороны знают, что те не поддадутся, что их Форма достаточно сильна; если они не сломлены, то принесут правду. Они не могут оставаться зависимыми от кого-либо. Они не являются данниками. Они никогда не селятся постоянно в чьей-либо ауре. Они приходят снаружи. Они сами являются гарантией истины собственных слов: то, что они такие, какими являются. Они никогда не лгут, не могут солгать. Ляг, Изида смотрит на нас.