— Прижми же, о несравненная панна, меня к своей сладкой груди! Можно даже к обеим сразу.
— Ты сейчас миской по зубам получишь!
— Все меня грозятся физически оскорбить, все! Никто не поймет тонкой души поэта!
— Лайдак ты и халтурщик, а не поэт. И трепло зубоскальствующее.
— Трепло, — безмятежно согласился Леха, — а вот Володя тебя всерьез приревновал. Ты смотри, а то он морду бить твоему художнику полезет.
Оля ничего не ответила.
Несмотря на усталость, спалось плохо. Юс ворочался с боку на бок на удивительно неудобной кушетке. За тонкими деревянными стенами свистел ветер. Уныло, надрывно. Будто кричал от боли. Сквозь занавеску сочился свет. Луна. Такая крупная, холодная, яркая. Будто стекло с изморозью. Юс встал и вышел наружу. Ледяной ветер резанул как ножом. Все небо — в огромных звездах, ярких до боли в глазах даже рядом с луной. Светло. Он дошел до туалета, помочился, повозился окоченевшими пальцами с пуговицей ширинки. Как зимой — пальцы не слушаются. Юс подышал на пальцы, размял. Наконец смог застегнуться. Прошел немного по лагерю. Внизу, в долине, вязко растеклась темнота. А у ворот висел фонарь, и в его качающемся свете различался сгорбленный, бесформенный силуэт. Кто-то завернутый в толстую доху. За спиной черная черточка — винтовочный ствол. Иззябший Юс вернулся в дом и залез в спальник. Накрыл курткой лицо. Закрыл глаза, стараясь не слушать ветер.
Разбудил его мерный, дерущий перепонки лязг. Колотили стальной трубой по подвешенному рельсу, жуткий, вплескивающийся металлом в уши звук, зубное нытье, дребезжащее в воздухе. Юс выскочил наружу. Где умываться? На открытом воздухе. Есть ли душ? Да, конечно, пожалуйста, если хотите, душ, у нас и сауна каждый день. Но утром сбрызнуться свежей водичкой, сколов ледок, — здоровее. Само собой, здоровее. Потом пошли завтракать, вся разномастная, разноцветная, галдящая альпинистская орда. Он съел три вареных яйца, овсянку, — всегда ненавидел ее, а тут пошла как икра, и две добавки съел, запил чаем, перекинулся парой слов с Олей, съел еще одну порцию. Больше не успел, — его позвали к директору, утрясти, как ему было сказано, вопросы с оплатой и еще кое с чем. И сопроводили до дверей.
В дальнем конце просторной комнаты, за столом с роскошным мраморным письменным прибором, сидел смуглый человек в костюме-тройке, при галстуке и золотой авторучке, выглядывавшей из нагрудного кармана, будто ружейный патрон. Целый веер золотых ручек торчал и из письменного прибора, хотя на столе не лежало ни единого клочка бумаги. Вдоль стен сидели люди с оружием. Много людей. Десяток. Считая с оставшимся у дверей, одиннадцать. Много. А на поставленных посреди комнаты стульях сидели Шавер, Каримжон и Маpат. Безоружные. Алимкул тоже был здесь, но сидел у стены, и ножны на его поясе не пустовали.
— Добрый день, — сказал человек в костюме на безукоризненном русском языке. — Ваш паспорт, пожалуйста.
— Пожалуйста, — Юс вынул из поясной сумки паспорт, протянул.
— Приятно познакомиться, Юзеф Казимирович, — сказал человек в костюме, — меня зовут Алтан Бекболотович Болтоев. Я директор этого альплагеря и его владелец. Как вам наш лагерь?
— Я не успел его толком рассмотреть, — сказал Юс, присаживаясь на ближайший к столу свободный стул. До стола оставалось метра четыре — два шага как минимум. И через стол еще. Шансов практически никаких.
— Но лагерь великолепный, так все чудесно расположено, и сервис тоже. Лагерь замечательный, — добавил Юс, улыбаясь.
— Я рад, что вам понравилось, — Алтан Бекболотович лучезарно улыбнулся в ответ, сверкнув золотыми зубами. — Как вы к нам доехали? Нормально?
— Нормально, — ответил Юс неуверенно. — Вот, спасибо моим проводникам, нигде ничего неприятного, все в порядке.
— Тут у нас неспокойно, — сказал Алтан Бекболотович, — бандиты, война. Всякое случается. Хочу вам сказать: я исполняю обязанности главы местных сил самообороны. Пекусь, знаете ли, о безопасности. Где вы наняли этих людей?
— В кишлаке около Соха, — Юс позвал плечами, — в горах.
— Вам их кто-нибудь порекомендовал?
— Да нет, я доверяю своему суждению о людях.
— Ай, как неосмотрительно, — Алтан Бекболотович покачал головой, — вас ведь и ограбить могли, и убить. Нельзя так безоглядно людям доверять. Тут к нам поступили сведения, что ваши спутники, Юзеф Казимирович, не очень хорошие люди.
— Сука он, от Ибрагима сука, я знать, турист ебучий, никакой не турист! — вдруг выкрикнул Алимкул, с ненавистью глядя на Юса.
— Закрой зяпу и не открывай, пока не прикажут, — выговорил равнодушно Алтан Бекболотович, — не то тебе туда сапог вобьют, понял?
— Так он же…
— Ты понял?
Со стула у стены встал, вздохнув, плосколицый рябой парень в короткой кожаной куртке. Алимкул быстро забормотал по-киргизски, прижал руки к груди, как-то почти вдвое, подобострастно сложился, не слезая со своего стула. Алтан Бекболотович криво усмехнулся:
— Хорошо. Вот у нас какие дела. Вот этот человек, давний мой знакомый, можно сказать, кровный знакомый, — Алимкул ощерился, — утверждает, что вы приехали сюда не за чем-нибудь, а за моей жизнью. Хотите, значит, меня убить. И что вы, Юзеф Казимирович, никакой не турист, а наемный убийца, и нанял вас некий Ибрагим, называющий себя «хаджи», небезызвестный в этих краях человек. Человек, которому я как заноза в горле. Человек, который хотел бы все здесь прибрать к рукам. Бандит. Плохой человек. Что вы мне скажете, Юзеф Казимирович?
— Ничего, — ответил Юс, пожав плечами, — я действительно не совсем турист, я художник. Приехал, чтобы поправить здоровье, подлечить нервы. Снова начать рисовать.
— Я мог бы вам и поверить, Юзеф Казимирович. Алимкула я знаю давно. Он, попросту говоря, подонок. У него есть повод меня ненавидеть, и он, как сам утверждает, примкнул к вашей… экспедиции в надежде отомстить за родственника. Ну, тут он не соврал. Его родственника мои люди пристрелили как собаку, и очень правильно сделали. Но наш Алимкул охотно отложит свою месть на неопределенное время, пока есть надежда на выгоду. А отомстить можно как-нибудь в другой раз. Правда, Алимкул? Он говорит: вы — наемник, которому Ибрагим заплатил деньги за мою жизнь. Именно вы глава банды убийц. А туристом и художником вы попросту прикидываетесь — чтобы усыпить мою бдительность. Трудно поверить, правда? Вы не слишком похожи на убийцу. Я тоже не сразу поверил бы, если б не вот это.
Он вынул из-под стола грязный мешочек на шнурке. Мешочек, висевший на шее Каримжона.
— Земля с кладбища, которой мне засыплют глаза. Верней, моему трупу. Местный пережиток. Варварство. Ох, Юзеф Казимирович. Что же нам с вами делать? И что делать с вашими… проводниками?
— Я художник, приехавший в горы, чтобы писать их, — Юс встал. — Не верите, дело ваше. Но этот спектакль я больше терпеть не намерен.
— Сядьте! Иначе вас посадят силой.
— Это насилие!