Грешница - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Шхиян cтр.№ 2

Дальше все развивалось как будто по заранее написанному сценарию.

Ночью в монастырской келье так тихо, что мне кажется, я осталась одна на всем белом свете. Тусклый огонек коптилки, чуть потрескивая, плавает в блюдечке с деревянным маслом, едва освещая низкие, закопченные своды. Я низко наклоняюсь над столом, до рези в глазах вглядываюсь в бумажные листы и буква за буквой восстанавливаю события своей долгой жизни.

Только здесь в дальнем монастыре, отгороженном от бурной жизни дремучими лесами и непроходимыми болотами, я нашла время и место, вспомнить все, что случилось на моем веку. Не знаю, для чего я это делаю. Мои благостные и еретические мысли, благочестивые и грешные поступки, превращаясь в написанные слова, отделяются от меня, и, кажется, приобретают совсем иной смысл. Я теперь как бы вижу себя со стороны, и мне становится то горько, то радостно.

Первое что я помню, это большой зал со скользким, вощеным паркетом, много нарядно одетых детей и то, как какая-то красивая женщина, пахнущая словно цветок, белыми, голыми руками прижимает меня к мягкой груди. Я не знаю, когда и где это было, в памяти остались только чувство праздника и счастья.

Еще из самых ранних картин детства, помню, как я ехала в карете. Я сидела рядом с человеком в синем мундире, от которого очень плохо пахло. Человек почти все время спал, заваливаясь на диване, и я боялась, что он упадет на меня и задавит. Когда он просыпался, то вытаскивал из кармана красивую золотую табакерку, открывал ее, брал оттуда щепотку зеленого порошка и засовывал в нос, из которого торчали волосы. Я с интересом жала, когда он чихнет. Он запрокидывал голову, охал, потом громко чихал, крестился, зевал, гладил меня по голове и говорил, что мы скоро приедем.

На дорожных станциях меня из кареты забирала женщина, которая ехала не с нами в карете, а почему-то снаружи, на козлах вместе с кучером. Она поднимала меня на руки, называла сироткой и несла на станцию кормить. Потом из кареты выходил господин в синем мундире и ругался со станционными смотрителями. Что это были за люди, почему и куда мы ехали, я поняла только тогда, когда выросла.

Отчетливо я помню только крестьянскую избу и своих новых родителей. Отец большой, сильный, стриженый скобкой человек, был всегда молчалив и строг. Не дай Бог, кто-нибудь перепутает свою очередь зачерпнуть ложкой из общей миски во время обеда или начнет разговаривать за едой! Тогда отец хмурился, облизывал свою ложку и при общей торжественной тишине, больно щелкал озорника по лбу. Мать была добрее, детей жалела, и мы всей своей многочисленной оравой мешали ей заниматься домашним хозяйством.

Жила наша семья небогато, но в достатке. На столе почти всегда были молоко и хлеб. Летом все, включая старших детей, трудились в поле или на лугах, как водится в страдную пору, от зори до темна. Кроме барщины нам нужно было успеть обработать свой надел, накосить сена, вырастить овощи и сделать заготовки. Зимой жить было легче и веселее. Работы было меньше, мы дети целыми днями возились на теплой печке или играли в куклы. В самые короткие дни, в какой-нибудь избе устраивали посиделки. Это были самые счастливые минуты моей жизни. На посиделках девушки и парни пели очень красивые, протяжные песни, или устраивали пляски под балалайку. А длинными вечерами мы рассказывали друг другу страшные и смешные сказки.

Я жила как все, ничем не отличалась от своих сестер, только что была очень худой и на меня не смотрели мальчишки. Лет до тринадцати меня это не задевало. Потом, когда заневестилась наша старшая Нюрка и в избу стали заглядывать соседские парни, я поняла, как бывает обидно, когда тебя не замечают парни. Злые подружки в насмешку прозвали Алевтинка-жердинка и когда особо донимали дразнилками, я убегала от всех и втихомолку плакала.

Однако такое случалось редко. Когда нужно много и тяжело работать, на всякие глупости людям не хватает сил и времени. Я знала, что когда придет срок, меня, как и других девочек, выдадут замуж. Тогда у меня будет своя семья, мне придется, как и маме спать с мужем, стонать под ним по ночам и рожать детей. Как живут мужья и жены я знала по своим родителям. Они вместе ложились на лавку, и если отец не был усталым, он велел нам детям закрыть глаза и спать, а сам залезал на мать и делал то же, что и все живые существа на земле. Мне, в отличие от братьев, подсматривать за ними было неинтересно, и я обычно засыпала.

Раз в год, обычно ранней осенью, после обмолота, в нашей избе появлялся барин. От него знакомо пахло старостью и табаком, и тогда я вспоминала, как мы с ним вместе ехали в карете. Он всегда давал нам детям по маленькому кусочку сахара, а отцу серебряный рубль.

Отец принимал деньги и низко ему кланялся. Потом барин подзывал меня, смотрел мутными, слезящимися глазами, гладил по голове и оделял лишним кусочком лакомства. Такое внимание ко мне одной, своей несправедливостью сердило братьев и сестер и они несколько дней кряду, меня попусту обижали. Поэтому я не любила, когда он приходил, и старалась спрятаться от барской любви за печкой.

Теперь мне это бедное и чистое детство кажется даже счастливым. Быть такой же как все и поступать по чужому велению было легче, чем думать о себе самой. Но это я поняла много позже, тогда же, в детстве, ни о чем подобном не думала, жила сегодняшним днем и была счастлива платочку с ярмарки, глиняной свистульке или деревянным куклам, вырезанным старичком-соседом из мягкой липы.

Когда мне сравнялось пятнадцать, отец, работая в лесу, попил болотной водицы и внезапно помер от живота. Его схоронили на третий день, и мы стали сиротами. Однако мать вдовела недолго, ее по барскому приказу снова выдали замуж за нашего же вдового крестьянина Филата Макарыча с двумя детьми-сиротами. Семья у нас стала больше, но жизнь ничем не изменилась, даже стала лучше. Отчим был степенным работящим мужиком. мать колотил редко, а нас детей жалел.

К семнадцати годам я считалась взрослой девушкой, но в жизни понимала не многим больше иных несмышленышей. Ухажеров у меня в ту пору не было. Никто из соседских парней на меня не заглядывался, и я совсем привыкла считать себя некрасивой и никому не нужной. Примерно тогда же вышла замуж моя старшая сестра Варвара. Ей справили новый сарафан и сыграли свадьбу. От зависти и обиды я проплакала всю ночь. Уже многих девчонок моложе меня, просватали, а то и обкрутили, а на меня так никто и не польстился.

Выходили наши девушки за наших же деревенский парней. Сначала я каждый раз ревела, когда играли чужую свадьбу.

А потом когда увидела, как молодые мужья обижают своих жен, начала радоваться, что навсегда останусь в старых девках, и буду жить при родителях. То, что замуж меня никогда не возьмут, я знала, наверное. Когда все девушки в сочельник перед святым рождеством гадали на женихов, я ни разу не увидела в воде своего суженого.

И вдруг одним недобрым весенним вечером вся моя привычная жизнь сразу изменилась. Из имения на неоседланной лошади прискакал мальчишка лет пятнадцати и сказал, что барин срочно требует меня к себе.

Отчим Филат Макарыч нахмурился и почему-то, сердито плюнул прямо на пол в избе, чего еще никогда не делал, а мать меня перекрестила, прижала меня к себе и заплакала.