Шестой моряк - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Филенко cтр.№ 11

Сами собой возникают два вопроса.

Вопрос первый: искушен ли был сам король Итигальтугеанер в какой-нибудь магии? Хьеперрак не знает, но справедливо полагает, что наверняка. Разумеется, в бытовом ее применении... ну, там, огонь зажечь, что-нибудь с места на место передвинуть. Насчет боевой магии Хьеперрак утверждать не берется, поскольку своими глазами не видел и рядом с королем в сражениях обретаться не сподобился. Да и не королевское это дело на ратном поле колдовать. На то у него боевые колдуны имеются, хотя бы тот же Лиалкенкиг Плешивец. Так что искусством «междусферного пронизывания»... а это еще что за хрень? а вот как раз самая нужная для мгновенного перемещения куда подальше хрень... Свирепец определенно не владел и потому сам, по своей воле, никуда из спальни перенестись не мог.

Вопрос второй: а точно ли к нему не приходили бабы? Или кто-то вообще, «некое третье лицо или же группа лиц»... и все, как на подбор, владеющие «междусферным пронизыванием»? Под пристрастным оком синклита жрецов, а также богов Мриосианза и Ийдебгеттаура, трое раздолбаев ответили отрицательно. И они явно не лгали, поскольку лгать в таком окружении равноценно самоубийству. .. А чего им было лгать?! Ведь как был построен стержневой вопрос? «Замечено ли было входящим... некое третье лицо или же группа лиц...» Трое раздолбаев честно и прямо ответили: не замечено. И слова и ощущения друг друга тотчас же подтвердили.

Что это может означать?

А вот что.

Что если в спальню короля кто-то чужой и вперся, то никем из троицы замечен не был. Как мне уже известно, Когбосхектар не ведал о готовящемся злодеянии ни сном ни духом. Агнирсатьюкхерг, напротив, был в дерьме по уши и даже прельщен предстоящими материальными благами и продвижением при дворе нового короля. Лиалкенкиг же, единственный среди троих наторелый боевой колдун, тоже был в деле, и вдобавок имел реальную возможность в нужный момент отвести глаза — и себе, и сотоварищам, чтобы обеспечить на неизбежном допросе состояние спасительной неосведомленности.

Что член синклита, ответственный за построение вопросов, потрудился задавать их так, чтобы вопрошаемые имели возможность покрыть собственную ложь своими правдивыми ответами.

И наконец, ничего это не означает, потому что может оказаться лишь стечением обстоятельств. Не скрою — стечением весьма подозрительным, но не более того. А на деле же к королю и вправду никакое постороннее лицо не заходило, ни третье, ни четвертое. И что там стряслось за закрытыми дверями, остается положительно неясным. Даже мне, со всеми моими способностями, которые невежественному уму покажутся сверхъестественными, но в реальности никак не выходят за рамки раз и навсегда установленных Создателем правил бытия.

И поскольку волей обстоятельств с Агнирсатьюкхерга и Когбосхектара взятки, по понятным причинам, гладки, ответить на возникающие один за другим вопросы может один только человек. Лиалкенкиг Плешивец, старший мечник и колдун, последний из троих караульных.

...Всего более сейчас я предпочел бы оказаться в другом месте. Не тащиться по полутемному дворцу навстречу неясной цели в поисках разгадки глупого и нелепого исчезновения. А выйти на воздух, на площадь, под высокое чистое небо. Лучше всего — при свете солнца, когда город полон шума, голосов и запахов. Осмотреться, впитать новые впечатления, привыкнуть к новым краскам, новым лицам. Это самое ценное и самое радостное, что бывает в Воплощении, а все остальное — суета и труха. Я бы даже не возражал, чтобы небо затянуто было серыми тучами, и моросил дождь. Или вот еще забавная штука — снег. Однажды я видел снег... эти холодные, резные, едва различимые глазом игрушки. Они ложились мне на ладонь, хрустели у меня под ногами, и я с трудом вспомнил, что в мире бывает не только зябко, а и холодно. «Зима, — сказали мне тогда, — мягкая нынче выдалась зима, теплая...»

...Когда же это было, в каком из миров?.. Он, как и всякий тиран... так и обозначим его — Тиран... думал, что всесилен. Ему подчинялись бесчисленные войска, у него под рукой всегда были угодливые палачи. Так вышло, что все соперники Тирана в борьбе за трон слишком заняты были самоистреблением, чтобы обращать внимание на это ничтожество, а когда обратили — было уже поздно. Он стал силен, а они слабы. И Тиран спокойно добил тех, кто еще способен был ему грозить. Его правление было до безумия жестоко. Инакомыслие искоренялось до десятого колена. Ученость объявлена была пороком. Четверть населения обвинена была в преступлениях, которых не совершала, и отправлена возводить дороги и города в местах, где не выживали даже дикие звери. Остальные коротали свой век в постоянном страхе за жизнь свою и близких... Тиран полагал, что обрел безраздельную власть над своим народом, потому что никто не отваживался возражать ему, даже когда он нес околесицу. Он окружил себя льстецами и пустословами. Он был счастлив — если счастливы бывают гиены... Но случилась война, война необычайно жестокая и опустошительная, к которой Тиран оказался не готов, потому что не ждал удара. Был договор с сопредельным властителем о вечной дружбе и любви. Договор был расчетливо и хладнокровно попран... Теперь Тирану противостоял сильный и безжалостный противник, вдобавок ко всему — много лучше обученный и оснащенный. Железные звери пёрли напролом по хлебным полям, оставляя за собой бесплодные пепелища. Железные птицы обрушивали с небес ядовитый огонь на его твердыни и крепости. Полководцы его трусливо бежали, а войска рассеялись, потому что не желали защищать Тирана. Тиран был один в своей цитадели, к стенам которой неотвратимо подкатывал вал наступления. Он знал, что вероломный сосед не уступает ему в самодурстве и жестокосердии, а значит, его голого посадят в клетку и будут возить по ярмаркам, как животное, на потеху победителю и в устрашение побежденным. И смерть покажется ему недоступным счастьем, желанным избавлением от позора и мук. Тиран был готов покончить с собой, но ему, как всякому тирану, никогда не пересекавшему охраняемые пределы дворца, чтобы возглавить атаку собственных войск, не хватало подлинного мужества. Он выл и метался по опустелым покоям, как загнанный зверь. Он молился богам, которых ниспроверг, и обещал им неслыханные жертвы... И тогда к Тирану пришли мудрецы, последние из тех, кого он не успел истребить. Что их привело? Он был им ненавистен и страшен, но врага они ненавидели и страшились еще сильнее. И они принесли ему план избавления. Скрижали... как у Свиафсартона. Тиран не поверил. В том мире было не принято верить в магию; да ее почти и не осталось. Но выбирать не приходилось. Холодной беззвездной ночью, в кружении снежинок, на главной площади города-крепости, на возвышении, где всегда казнили мятежников и предателей, при скачущем свете зарева — на окраинах добивали последних защитников Тирана — был исполнен древний ритуал, и состоялось Воплощение. Тиран стоял на коленях на заметенных снегом камнях, с непокрытой головой, жалкий, сопливый, и хотел одного: жить и властвовать. Ему, в общем-то, было безразлично, победит он в той войне или нет, и что станет с его войском, и как будет выживать его народ... Но сама формула Веления подразумевала: да, он победит. Что ж, я мог бы в одночасье истребить всё вражеское воинство, наслав какой-нибудь мор или стихию, — вот тебе и победа. Но кем же тогда станет властвовать этот больной урод? Мертвецами? Каким-нибудь другим народом? Этот-то его уже не примет ни под каким соусом, а сразу возьмет в ножи... И мне пришлось пойти на такие меры, на какие я до того отваживался лишь изредка и всякий раз был повергнут в ужас их последствиями. Я обратил время вспять и перекроил историю. Мертвые восстали, реки потекли вспять, Руины поднялись из пепла, и заколосились сожженные хлеба... Я произвел Измещение и занял тело бывшего с ратника и учителя Тирана, которого тот в зачеркнутом прошлом лично расстрелял на одном из сборищ, обвинив в сговоре. Сам факт моего присутствия в жизни Тирана должен был стать порукой его благополучия. Я рассчитывал быть с ним рядом и направлять его действия в разумное русло. Сделать так, чтобы его правление стало и тинным благодеянием для народа. Тогда ни к чему буд ни мор, ни стихия в сопредельных державах. Его страна и без того возвысится над другими настолько, что никто не рискнет посягнуть на ее рубежи... Вскорости явлено было наглядное свидетельство того, что никакой я не демон, а простодушный мечтатель. Этот живодер обвел меня вокруг пальца. Он прикинулся искренним и понятливым учеником, внимал моему слову, первым приветствовал и последним провожал. А потом отравил своег учителя. Но не предал огню, не похоронил в земле — иначе Веление было бы формально исполнено, а его власти положен немедленный предел. Тиран замуровал меня в мертвом теле... Его придворные мудрецы остановит ли тление, выпотрошили труп и пропитали растворами» в которых тот мог бы храниться неограниченно долга Во всяком случае, пока Тиран не умрет. Я знал: он рассчитывал на вечную жизнь, но еще тогда, на заснеженной площади, я развеял его мечты. Либо победа и смерть в установленный срок, либо вечная жизнь... в клетке. Теперь он поквитался за разбитые надежды. Я застрял между жизнью и смертью в высохшем мертвеце, которого Тиран заточил в каменном склепе у стен собственной цитадели. Он мог видеть меня, когда захочет. Он приходил и беседовал со мной, зная, что я не отвечу. В дни больших торжеств он поднимался на мой вынужденный приют и произносил оттуда свои дикие речи, испытывая болезненное удовлетворение от самой мысли, кого же он попирает своими грязными сапогами... Направляемое древним Уговором, Веление воплощалось без меня, помимо моей воли и участия. Тиран не изменился и творил со своим народом прежние безумства. Но все остальное изменилось. Чем страшнее становилось его правление, тем радостнее откликались на это притесняемые. Истребляемый народ был счастлив. А когда сопредельный властитель все же напал, его войска были завалены телами защитников Тирана, умиравших с его именем на устах. Обескровленная, изнасилованная держава славила своего правителя задушенным горлом... Тиран всё же умер. Его тоже выпотрошили и какое-то время хранили рядом со мной, как предмет поклонения. Теперь пришел мой черед с ним беседовать, а его черед — не отвечать. У него никогда не было ответов на мои вопросы... Потом его вышвырнули, а меня... меня отчего-то не тронули. Мой труп оказался долговечнее. Я продолжал лежать в склепе у стен цитадели, забытый, ненужный, пережиток давней эпохи, наследие неудачно совершенного чуда, и Веление всё длилось и длилось, и никак не могло исполниться окончательно, за каменными стенами текла какая-то нескладная жизнь, и всё в этом мире шло наперекосяк...