Я молча киваю.
Мне стоит больших трудов припомнить, что Гафиев- не единственная цель моего визита в клинику.
— А как дела у второго? — спрашиваю я.
— У какого второго? — рассеянно осведомляется усатый. — Ах, у этого! — Он вдруг странно хихикает. — Чрезвычайно любопытный экземпляр, просто жаль расставаться… Мы вернули его вашим экспертам еще вчера. Видите ли, зомби — это не наша епархия.
Я не сразу понимаю, откуда он узнал об Иване Альфредовиче Зонненбранде. А когда (на улице) понимаю, что кличка Зомби ни при чем, у меня возникают новые вопросы, на которые уже некому отвечать.
6. ИНДИРА ФЛАВИЦКАЯ
Сначала я деликатно касаюсь пальчиком пипки сенсора. Сигнал по ту сторону двери не слышен. Выждав минуту, повторяю процедуру. Потом бухаю кулаком.
— Дай-ка я, — говорит Змеев и деловито отстраняет меня.
Впрочем, сам он заниматься черной работой не намерен. Из-за его спины выступает мощный «пастух», набычивается и страшно сопит.
Однако прежде чем он выносит своим скалоподобным плечом дверь к чертовой матери, та внезапно открывается сама. В руках Змеева, как по волшебству, оказывается шок-ган. Я тоже на всякий случай достаю руки из карманов. Если это Зонненбранд, да еще в дурном расположении духа…
Нет, не может это быть Зомби. Если он и посетил сей уголок, то давно смылся. Наши схемосканы не регистрируют его схему. Как, впрочем, и схему Ольги Цариковой.
Хотя в этом округе такие страшные помехи, что схемосканы могут попросту врать. И за дверью может стоять кто угодно. Ольга Царикова одна. Зомби один. Зомби с Ольгой Цариковой в постели. И наоборот. А также иные занимательные сочетания и комбинации.
Но это всего лишь совершенно неведомый юнец. Пет шестнадцати на вид, мордаха в бубонах. И зареванный, как последняя соплячка.
Вместо того чтобы назвать себя и предъявить личную карточку, ошалело спрашиваю:
— Ты чего ревешь? Тебя кто обидел?
Юнец звонко шмыгает лиловым носом и тычет пальцем в глубь квартиры.
— Там… там…
И мне в общих чертах становится ясно, что именно ожидает нас там.
Чтобы убедиться, отпихиваю его, прохожу вперед и раздвигаю тростниковые занавесочки.
Да, нехило живет невинная нимфеточка Оленька Царикова…
Точнее сказать, жила.
В голове сами собой складываются строчки протокола осмотра.
«Комната слабо освещена настенными источниками света таким образом, чтобы основное световое пятно было сконцентрировано в центре помещения. Видеосет неустановленной иностранной модели включен и работает. Музыкальный центр неустановленной иностранной же модели включен, но не работает ввиду достижения маркера физического конца записи. Ощущается слабый запах наркотического аромагена, предположительно — скэффла… Тело находится возле западной стены в полусидячем положении. Одежда практически отсутствует. Смерть, по всей видимости, наступила от глубокой резаной раны на шее, повлекшей почти полное отделение головы от шеи. Показания к реанимации явно отрицательные…»
Прощай, Ольга Царикова.
Должно быть, ты против воли вляпалась в историю. Или же тебя подставили ненароком. Тот же Тунгус. И тебя безжалостно смели с дороги.
Сволочи. Ненавижу.
Я возвращаюсь в прихожую, где хлюпает носом юнец. Змеев пытается добиться от него внятных ответов. Пока безуспешно.
— Змей, оставь парня. Вызови экспертов. Пускай работают.
Молча закуриваю, стоя рядом с этим сопляком. Проходит минуты три, прежде чем он осознает свое стыдное положение и прилагает слабые усилия совладать со слезами. Взгляд его делается не столько затравленным, сколько сконфуженным. И тогда я протягиваю ему сигарету. Теперь мы дымим вместе.
— Ты кто?
— Друг… Ольгин… Меня Витей зовут… Виктор Трушко… Она оставляла мне ключи… присмотреть за квартирой, пока сама работает.
— Платила?
— Ну… какую-то ерунду… больше натурой.
— Трахались?
— Да нет, едой, шмотками. Аппарат на Рождество обещала подарить, фирменный сет. Ну… и то самое- тоже… иногда.
— Это ты ей обставил интерьерчик?
— Да ты… да вы что! Я безработный… Говорю вам, я друг ее, учились вместе.
— Ольга не рассказывала, кто ее сутенер?
— Н-нет… Думаю, у нее и не было… Просто ей давали работу большие люди… то тут, то там…
— Можешь назвать имена?
Он старательно мотает головой:
— Н-нет… Ольга меня в эти дела не вмазывала. Наверное, не врет.
— Ладно, Виктор Трушко. Теперь расскажи, как ты ее нашел.
— Ну…
— Перестань мычать! Ты мужик или парнокопытное?!
Вместо того чтобы расправить плечи и засверкать очами, Трушко снова раскисает.
— Вчера вечером пришла Ольга, — хлюпает он. — И выперла меня в момент. Работа, мол, срочная… Сказала, что к обеду я смогу вернуться. Я всю ночь гулял, потом дрых в ночлежке. Потом вернулся и… вот.
— Давно вернулся-то?
— С полчаса тому… или час…
— Что ж сразу нас не вызвал?
В ответ несется уже знакомое беканье и меканье. И так ясно: обливаясь слезами и соплями, он тут что-то прикидывал и кроил, чего бы упереть, чего припрятать, что сказать, когда спросят, а все это время Ольга Царикова с отмахнутой напрочь головой одна сидела в комнате на полу.
— Будет тебе… убиваться. Когда Ольга пришла, она была не одна?
— Я же говорю: работа…
— Так. Припомни, как выглядел клиент.
— Да я его и не видел. Почти… — На прыщавой роже парня неоновыми буквами начертано нежелание что-либо припоминать. Ах, как он стремится выскользнуть из неблагодарной позиции между молотом и наковальней! — Ну, краем глаза. Плащ он повесил бот здесь, серый. Туфли снял… итальянские. Прикид целиком фирменный. Брюки черные, белый пиджак в клетку… Высокий, выше меня. На американца похож. Я так и подумал: ну, сейчас Олька нарубит капусты…
— И тебе обломится? — поддакиваю с пониманием и даже с участием.
— Ну, естественно… — Он спохватывается и ловит мой взгляд, пытаясь загладить промашку. Но глаза мои упрятаны за черными окулярами. — Скажите, а мне сейчас куда?
— Куда, куда… На улицу, гулять. Потом в ночлежку. Не оставлять же тебя в чужой квартире. Да еще с покойницей. Или ты «Вия» не читал?
— Какого «Вия»?
Я отворачиваюсь. От этой поганенькой фигуры меня слегка мутит.
Ну что ж, Иван Альфредович. Видит Бог, я не хотела тобой заниматься. Были у меня свои дела, более важные. Как мне казалось. Но теперь ты меня допек. И я уже хочу встречи с тобой. Я мечтаю о ней ничуть не меньше, чем о рандеву с Диким Хирургом. Ты мог творить что угодно. Но только не убивать детей.