Бумеранг на один бросок - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Филенко cтр.№ 51

— Но мы же сможем видеться…

— Разумеется. Если захотите. Потому что есть и факт третий: на всех детских островах Тита бурно влюблялась… или убеждала себя, что влюблялась… или делала вид… Но никто с тех островов еще не прилетал сюда повидаться с ней.

— Вывод, учитель?

— А сделать вывод, друг мой, я оставляю тебе.

— Что же мне, больше не подходить к ней?!

Учитель Кальдерон досадливо крякнул.

— Я не собираюсь тебя оттаскивать за уши от этой девицы! — слегка возвысил он голос — Много чести! Но и оставлять ученика в… гм… беспомощном состоянии недостойно учителя. Если я не волен влиять на твои поступки, то снабдить тебя полезной информацией — в моих силах. Ргаеmonitus praemunitus, что означает… — он выжидательно замолчал.

— Кто предупрежден, тот вооружен, — закончил я.

— Она нравится тебе?

Я кивнул.

— Не хочешь поговорить о том, что в ней такого особенного?

Я отрицательно помотал головой.

— Воля твоя… Будь уверен: и она тоже по уши в тебя влюблена. Или думает, что влюблена. Или делает вид… Но весь фокус в том, что все — все без изъятий! — женщины поступают точно так же. А мы, глупые самцы, с радостью принимаем все их лисьи хитрости за чистую монету и радуемся собственной слепоте. Цитату, живо!

Ах, обмануть меня не трудно!..

Я сам обманываться рад! [16] —

слегка напрягшись, выдал я.

— Пушкин, — скорчил недовольную гримасу учитель Кальдерон. — Вечно у тебя Пушкин на уме, беда с этими русскими. Я ждал что-нибудь из моего гениального однофамильца…

Вечером я заперся в своей келье, подключился со своего видеала к региональному инфобанку и занялся сочинением реферата об экскурсии, которую самым безответственным образом пропустил. Писать надлежало руками: как говорил учитель гуманитаристики Луис Феррер, изящный почерк облагораживает самые нелепые мысли. Почерк был одним из немногих предметов моей гордости. Уж не знаю, от кого я унаследовал пристрастие к завитушкам и росчеркам, но вряд ли от мамы… Вообще, сколько-нибудь большого труда это сочинительство не составляло: я уже бывал на дне пролива — в частном порядке, с бранквией… за что удостоен был уважения сокурсников и нахлобучки от учителя Кальдерона. Во всяком случае, я точно знал: ничего интересного, из ряда вон выходящего там не было. Рыбы, если и заплывала сюда какая, держались в глубине и темноте, подальше от снующих туда-сюда паромов и батискафов. А водоросли… ну что может быть необыкновенного в водорослях? Увы, морская биология тоже не входила в число моих увлечений.

Исписавши листа четыре, я начал уставать, и в голову сразу же полезли самые фантастические желания и позывы. Например, позвонить маме. (Что я немедленно и сделал. Мама выглядела обычно: напускала строгости во взгляде и голосе, но между напутствиями и выговорами однако же затащила в кадр шедшую мимо по своим делам Читралекху и заставила ее передать мне поклон. Зловредная кошара по своему обыкновению таращилась куда-то мимо, словно бы даже обтекая мамин видеал своим равнодушным взглядом. Но тут же пришел Фенрис, сам влез носом в экран, наставив там мокрых блямб, и не заставил упрашивать себя приветственно гавкнуть…) Например, послушать какую-нибудь пустяковую музыку. (Всегдашний Эйслинг был слишком тяжел для морской биологии, отчего и был заменен на «Черных Клоунов Вальхаллы».) Встать под душ. (Искушение было преодолено.) Поспать. (Аналогично.) Перекусить. (Полтора банана, загодя приготовленные на столе.) Погулять с Антонией. (Увы, увы…) Когда я, вздыхая от жалости к самому себе, вновь взялся за перо, Антония позвонила сама. У нее, умницы-разумницы, работа не клеилась вовсе, и было исписано от силы два листа. Я не поверил. Она показала. Это было ужасно. Двух листов там еще не было. А всего ужаснее был почерк. Однажды я видел, как рисовал орангутан Ханту из национального парка Сургабиру, что под Пематанграманом. У орангутана получалось лучше. Создавалось впечатление, что Антонию никто и никогда не учил каллиграфии. Я совсем было уже собрался задать ей этот язвительный вопрос, как вдруг сообразил: так оно и было. Вполне могло статься, что она пишет руками от силы года полтора-два… Антония добросовестно изложила свои впечатления от первых двадцати минут пребывания в Океанариуме, хотя и перепутала помаканта с целакантом (как такое возможно?!), а черного спиннорога назвала червонным единорогом. Остального она не видела по всем нам понятным причинам. «Так», — сказал я и кинулся помогать. Было бы намного проще, если бы она просто взяла и пришла ко мне. Но мы оба понимали, что на этом процесс рефератотворчества и оборвался бы окончательно. «А что если…» — для порядка заикнулся было я. «Нет-нет-нет!» — замахала руками и головой Антония, и тема была закрыта. Итак, я назвал ей навскидку три очень красивых и понятных энциклопедии по ихтиофауне Медитеррании. Я дал ей список тех видов, которые в этих источниках указаны, но в натуральном облике никогда свое присутствие в наших водах не обозначали. (Туда угодили и так ожидаемые Чучо акулы-тинтореры.) Я назвал ей также несколько рыб, которые здесь периодически появляются, хотя к средиземноморским автохтонам не относятся. Я послал ей графию тюленя-монаха, которого повстречал на диком пляже южного берега Исла Инфантиль дель Эсте в прошлом году. Словом, я сделал для нее все, что было в человеческих и эхайнских силах. «Я сойду с ума», — мрачно пообещала Антония. «Позвони, когда начнется», — фыркнул я, и мы распростились.

И тут я понял, что, наверное, не все еще сделал для нее.

Мне пришлось перерыть все старые записи и поминальники, привезенные из дома, прежде чем я нашел почти двухлетней давности визитку. «Что-то в этом мире покажется странным — звони, — вспомнил я. — Запутаешься в самом себе — звони. Зачешется левая пятка и захочет позвонить — звони обязательно». Странным мне за последнее время ничего не казалось. Вернее, казалось, и очень многое… то Мурена вдруг заденет меня литым бедром или не втискивающейся уже ни в одну блузку грудью, то Чучо ни с того ни с сего схватит висящую в моей комнате на стене лютню (точная, кстати, имитация инструмента с известной картины Паррасио «Венера, играющая на лютне, и Купидон», не баран чихнул!) и запоет гнусным голосом что-то амурное… какую-нибудь «лакримозу»… но все эти странности я уж и сам как-нибудь мог объяснить. Для того, чтобы распутывать самого себя, у меня был я сам, а на крайний случай — учитель Кальдерон. А вот левая пятка чесалась давно и сильно.

Сделав звонок, по-мужскому краткий и деловой, я незамедлительно почувствовал, что все же запутался сам в себе. Тормоз — он потому и тормоз, что тормозит. До жирафа потому и доходит на третьи сутки… С одной стороны, я желал помочь Антонии. С другой, она меня об этом не просила и всячески подчеркивала, что в данном вопросе ни в чьей помощи не нуждается. С третьей, я хотел бы для себя убедиться, что история колонии крофтов на Мтавинамуарви — не плод ее буйной фантазии. Хотя сама она не уставала твердить, что вообще лишена воображения, во что не верилось и каковое утверждение с легкостью списывалось на счет ее женского кокетства. Хотя учитель Кальдерон советовал доверять ее рассказам… но тут же обмолвился, что делать это надлежит с большой осмотрительностью. С четвертой, я не хотел бы, чтобы этой историей вдруг занялся кто-то вроде Людвика Забродского. С пятой…