— Иными словами, вы утверждаете, что ваш опекун подвергал вас насилию. Вы могли бы рассказать, когда эти насильственные действия имели место?
— Во вторник восемнадцатого февраля две тысячи третьего года и повторно в пятницу седьмого марта того же года.
— Вы отказывались отвечать на все вопросы следователей, которые пытались вас допрашивать. Почему?
— Мне было нечего им сказать.
— Я прочел вашу так называемую автобиографию, которую несколько дней назад внезапно представила ваш адвокат. Должен сказать, что это странный документ, мы к нему еще вернемся. Но там вы утверждаете, что адвокат Бьюрман в первом случае принудил вас к оральному сексу, а во втором случае в течение целой ночи подвергал вас насилию и жестоким пыткам.
Лисбет не ответила.
— Это верно?
— Да.
— Вы заявили об изнасилованиях в полицию?
— Нет.
— Почему же?
— Когда я в предыдущие разы пыталась им что-нибудь рассказать, полиция меня не слушала. Поэтому заявлять им о чем-либо не имело никакого смысла.
— Вы с кем-нибудь обсуждали эти акты насилия? С какой-нибудь подругой?
— Нет.
— Почему же?
— Потому что это никого не касалось.
— Ладно, а вы обращались к какому-нибудь адвокату?
— Нет.
— Вы обращались к какому-нибудь врачу по поводу нанесенных вам, как вы утверждаете, увечий?
— Нет.
— И вы не обращались ни в какой женский кризисный центр.
— Вы опять высказываете утверждение.
— Простите. Вы обращались в женский кризисный центр?
— Нет.
Экстрём повернулся к председателю суда.
— Я хочу обратить внимание суда на то, что подсудимая сообщила, что дважды подверглась половому принуждению, причем во втором случае исключительно жестокому. Она утверждает, что виновным в этих актах насилия является ее опекун, покойный адвокат Нильс Бьюрман. В то же время данные факты следует рассматривать в свете…
Экстрём стал перебирать свои бумаги.
— В материалах расследования, проведенного отделом по борьбе с насильственными преступлениями, нет никаких данных, которые бы подтверждали достоверность рассказа Лисбет Саландер. Бьюрман никогда не был осужден за какое-либо правонарушение. На него ни разу не подавали заявлений в полицию, и ни в каких расследованиях его имя не упоминалось. Он и раньше был опекуном или наставником у других молодых людей, и никто из них не утверждает, что подвергался каким-либо формам насилия. Напротив, они решительно заявляют, что Бьюрман всегда вел себя с ними дружелюбно и корректно.
Экстрём перевернул страницу.
— Я должен также напомнить, что у Лисбет Саландер диагностировали параноидальную шизофрению. Перед нами молодая женщина с документально подтвержденной склонностью к насилию, у которой уже с раннего подросткового возраста имелись серьезные проблемы при контактах с обществом. Она несколько лет провела в детской психиатрической клинике и с восемнадцати лет находится под присмотром опекуна. Как ни печально, но это не лишено оснований. Лисбет Саландер представляет опасность для самой себя и окружающих. Я убежден, что в данном случае будет уместно не тюремное заключение, а лечение.
Он сделал краткую паузу.
— Обсуждать умственные способности молодого человека — задача не из приятных. Ведь так легко нарушить неприкосновенность личности, поскольку предметом толкований оказывается психическое состояние. В данном же случае нам надо дать оценку присущему Лисбет Саландер искаженному восприятию мира. Оно со всей наглядностью проявляется в ее так называемой автобиографии. Здесь, как нигде, ясно ощущается полный отрыв подсудимой от реальности. В данном случае нам не требуются какие-либо свидетели или толкования — слова говорят сами за себя. У нас имеются ее собственные слова, и мы в силах сами оценить достоверность ее утверждений.
Его взгляд упал на Лисбет Саландер. Их глаза встретились. Она вдруг улыбнулась. Вид у нее был злобный. Экстрём нахмурил лоб.
— Хочет ли фру Джаннини что-нибудь сказать? — поинтересовался судья Иверсен.
— Нет, — ответила Анника Джаннини. — Только то, что выводы прокурора Экстрёма — полная ерунда.
Послеобеденное заседание началось с допроса свидетельницы Ульрики фон Либенсталь из комитета по надзору за органами опеки и попечительства, которую Экстрём вызвал с целью установить, подавались ли на адвоката Бьюрмана жалобы. Наличие таковых фон Либенсталь резко отрицала и считала подобные утверждения оскорбительными.
— За опекунскими делами ведется строгий контроль. До того как адвоката Бьюрмана столь постыдным образом убили, он выполнял поручения нашего комитета на протяжении почти двадцати лет.
Она посмотрела на Лисбет Саландер уничижительным взглядом, хотя ту в убийстве не обвиняли и уже было установлено, что убил Бьюрмана Рональд Нидерман.
— За все эти годы на адвоката Бьюрмана не поступило ни единой жалобы. Он был добросовестным человеком и часто вкладывал в дела своих подопечных всю душу.
— Значит, вам не кажется правдоподобным, что он мог подвергать Лисбет Саландер грубому сексуальному насилию?
— Я считаю это утверждение абсурдом. У нас имеются ежемесячные отчеты адвоката Бьюрмана, и я неоднократно лично обсуждала с ним данное дело.
— Адвокат Джаннини выдвинула требование незамедлительно освободить Лисбет Саландер от опекунства.
— Никто не радуется больше нашего комитета, когда появляется возможность отменить опекунство. Но, к сожалению, на нас лежит ответственность, означающая, что мы должны следовать действующим правилам. Со стороны комитета мы требуем, чтобы Лисбет Саландер сначала в обычном порядке признала здоровой психиатрическая экспертиза, а потом уже можно ставить вопрос об изменении формы опекунства.
— Понятно.
— Это означает, что ей необходимо пройти психиатрическое обследование, от которого она, как известно, наотрез отказывается.
Допрос Ульрики фон Либенсталь продолжался чуть более сорока минут и сопровождался изучением ежемесячных отчетов Бьюрмана.
Под самый конец допроса Анника Джаннини задала один-единственный вопрос.
— Вы находились в спальне адвоката Бьюрмана в ночь с седьмого на восьмое марта две тысячи третьего года?
— Разумеется, нет.
— Значит, вы не имеете ни малейшего представления о том, правдивы сведения моей подзащитной или нет?
— Выдвинутое против адвоката Бьюрмана обвинение нелепо.