Детская книга - читать онлайн книгу. Автор: Антония Байетт cтр.№ 89

Они пошли быстрым шагом к бульвару Сен-Мишель, где Зюскинд и Гольдман жили в одной и той же гостинице. Гольдман рассказала, что зарабатывает себе на хлеб, водя туристов по Выставке, а также готовя обеды на спиртовке у себя в гостинице для друзей. «Я хорошо готовлю, вот увидите, пойдемте ко мне обедать, заплатите что можете». Она сказала, что ее бесит до отчаяния ханжество американских учителей, которых шокируют обнаженные статуи в Лувре.

— Я спрашиваю себя: а что же их не смущают женщины, предлагающие себя на каждой панели, — но не смею произнести это вслух, я должна улыбаться, улыбаться, зарабатывая себе на хлеб и рыбу. С каким удовольствием я бы поводила их по кругам в другом месте, где пожарче! Вы видели «Врата ада» Родена? Посмотрите непременно, и не раз — это шедевр. Этот человек знает, какую роль играет пол — в современном мире, в любом мире.

Она продолжала говорить о проблемах пола — остроумно, с негодованием, со своего рода социальным пылом, который был нов для Карла.

— Я спорила об этом с Кропоткиным, стоя на движущейся мостовой, и мне пришлось сказать ему, что он недооценивает силу пола, потому что уже немолод. У него хватило мужества рассмеяться и признать мою правоту.

Она тихо сказала Иоахиму, что мальтузианское общество встречается втайне.

— Я скажу, где и когда, если ты хочешь знать, но кругом полно шпиков, а у меня сейчас нет желания садиться в тюрьму за противозачаточные средства, потому что это лишь часть большой картины, большого общего дела.

Они дошли до «Бульмиша» и гостиницы, и Эмма накормила их борщом и тушеной картошкой с мясом, приготовленными на спиртовке. Комнату заполнял дым от русских папирос и французских «Голуаз» — очертания людей расплывались, собравшиеся говорили на самых разных языках, словно случайно выбирая их, — по-французски, по-русски, по-итальянски, по-немецки, по-американски, по-голландски. Иоахим в этой компании выглядел необузданным, улыбался — ворот рубашки расстегнут, волосы взъерошены. Говоря по-английски, он казался кротким и задумчивым. По-немецки — возбудимым и резким. Собравшиеся говорили о человеке по фамилии Паницца, осужденном в Мюнхене за кощунство. Сейчас его освободили, и он оказался в Париже. Эмма Гольдман сказала, что Паницца заходил к ней — это тронуло и обрадовало ее — и пригласил поужинать с Оскаром Уайльдом.

— Мой милый Ипполит, — сказала она, кивая на своего любовника, — воззвал к моей сознательности, так как в тот вечер было назначено партсобрание. Но я бы с такой радостью повидала Уайльда.

Карл с любопытством глянул на Ипполита — маленького, возбужденного, элегантно одетого, с перевязанными руками. Ипполит был нищим чехом, а кожу рук испортил, зарабатывая себе на жизнь чисткой ботинок. В качестве иллюстрации к тезису о свободной любви он не очень вдохновлял. Он был суетлив. Он сказал что-то про Уайльда — не то по-русски, не то по-чешски, но тон был уничижительный. Еще один из присутствующих, седовласый мужчина, представившийся «доктор такой-то», сказал, что Эмма удивляет его — такая порядочная женщина защищает Уайльда, извращенца и растлителя.

Завязался оживленный спор о правильном отношении к «инверсиям», извращениям и «разнообразию» в половой жизни. Говорили большей частью по-немецки. Карл изучал немецкий по желанию матери-немки. Он подумал: Зюскинд знает, что он понимает по-немецки, но почему-то никому не сказал об этом. Карл обнаружил в себе инстинктивное стремление к тайнам. Ему было приятно, что он ведет тайную жизнь, и в этой тайной жизни ему нравилось хранить секреты. Сейчас он слушал — из вежливости притворяясь, что ничего не понимает, с непроницаемым лицом, какое умеют делать итонцы, — яростный спор об идеях Паниццы по поводу мастурбации, изнасилований, извращений. Мир, в который вступил Карл, одновременно манил и пугал его. Человека, живущего в Германии и вольно мыслящего, могут посадить в тюрьму за кощунство, как Паниццу, или за lèse-majesté, как Иоганна Моста, или запереть в дом скорби и объявить безумным. Карл зорко вглядывался сквозь клубы дыма в напряженные лица, слушал голоса — серьезные, горько-ироничные, радостные. Он был одновременно здесь и не здесь. Он всегда мог вернуться в свой респектабельный дом и закрыть за собой респектабельную дверь. Но он сказал себе, что это не игра, что он тут всерьез. С ужасами социальной несправедливости надо бороться.

Разговор перешел на будущую лекцию Эммы о торговле белыми рабынями. Теперь говорили по-английски. Эмма спросила, чем еще большинство женщин может заработать на хлеб, если не продажей своих тел. Как можно винить женщину — служанку, одиноко живущую в погребе, работницу на фабричной скамье — за то, что ей хочется немного человеческого тепла, чуть более питательной еды, а хотя бы и красивой одежды? Рабочим платят так мало, что и замужние женщины вынуждены торговать собой. Часто даже с ведома мужа. А мужчины, покупающие их ласки, потом возвращаются домой и заражают своих жен — которых тоже купили — сифилисом. А государство, полиция и врачи наказывают не этих мужчин, о нет. Они наказывают женщин. Женщины должны взять власть над своей жизнью и своими телами.

Худая женщина в сером платье, которая все время покашливала, спросила, прибыл ли груз резиновых изделий. Верно ли, что американцы собираются продемонстрировать использование их на конгрессе?

— Надеюсь, что да, — ответила Гольдман.

Чарльз ощутил смутное возбуждение. Не совсем в нужном смысле. Потом, возвращаясь к себе в гостиницу, он внимательно разглядывал встречных женщин, стайки улыбчивых манящих девушек в хорошеньких юбках и туго натянутых корсажах, прогуливающихся элегантных дам полусвета. Он никогда не видел живой обнаженной женщины — только мраморных и бронзовых. Он примерно представлял себе выступы и отверстия, о которых ему следовало знать. Возможно, стоит купить это знание — заодно помочь какой-нибудь женщине заработать на хороший обед? — но именно потому, что Карлу приказали видеть в прогуливающихся, веселых, манящих существах людей, ему стало трудно или даже невозможно с ними торговаться. Все это была ложь. Кроме того, как неоднократно повторила Гольдман, можно заразиться. Пьеса, за которую осудили Паниццу — «Собор любви»? — по словам Иоахима, представляла Бога-Отца, Богородицу и Иисуса как семейство небесных дегенератов, разрешивших дьяволу впустить в мир сифилис для наказания папского семейства Борджиа за разврат и оргии. В Англии Иоахим никогда так не разговаривал. Карл впервые задумался: а как сам Иоахим удовлетворяет свою половую потребность? Но не мог придумать, как бы его об этом спросить.

Карл ужинал с Кейнами, Томом, Фладдом и Филипом. Все говорили об увиденном на Выставке. Чарльз не упомянул ни об Эмме Гольдман, ни о проститутках. Кейн сказал: надо полагать, это хороший знак, что представители воюющих наций — например, немцы и китайцы — мирно сосуществуют в этом придуманном городе. Фладд, то возбужденный, то ворчливый, спросил: неужели Кейн не видел газет? Анархист выступил из толпы с револьвером и выстрелил в упор в итальянского короля. Три года назад они бросались на него с ножом и промахнулись. На этот раз они его достали. Он мертв. Чего они надеются добиться?

— Хаоса, — ответил Кейн. — Это безумцы.