Боярыня Морозова - читать онлайн книгу. Автор: Владислав Бахревский cтр.№ 107

– Скажу! – пообещал Матвеев.

Как уехал большой гость, кинулся Аввакум молиться о страстотерпцах. И о себе плакал: не сподобился дара принять муки от гонителей истинного, не оскверненного новшествами благочестия.

На другой день сел писать о казнях, благо бумага нашлась: «И паки, егда мы приведени быша пред властьми, противу Сатанина полка, аз, протопоп Аввакум, и священники Лазарь и старец Епифаний, и вопрошени быша от их сонмища по единому: «Отрицаете ли ся старых книг и прежняго твоего благочестия и хощете ли служить по новому и креститися тремя персты по новому исправлению?» Мы же пред ними по единому отвещаваху им единым гласом: «Мы вашему отступлению, а не исправлению не покоряемся и прежнего благочестия отступити не хощем, и старых святых книг и догматов не оставляем, но за них и умрети хотим…»

Славно рука по бумаге размахалась, да пришел стрелец от Епифания, объявил:

– Старец велел передать тебе, батька, не кручинься-де о нем! Пресвятая Богородица дала ему, страдальцу, новый язык. Благодатию Божию – говорит!

Вскочил Аввакум, побежал к Епифанию, а тот и возопил, встречая батьку с великой радостью:

– Слава Отцу и Сыну и Святому Духу!

В «Житии» Епифаний так пишет о чуде:

«Ох, ох! Горе, горе дней тех! И поставили нас в Братошине на дворы. Тогда аз, грешный, внидох на печь от болезни и от тоски горкия и печали великия, и возлег на печи, и начах помышляти в себе сице (так. – В.Б.) : «Горе мне, бедному. Как жить? Говорить стало нечем, языка нету. Кабы я жил в монастыре или в пустыне, так бы у меня язык был. Прости мя, Господи Исусе Христе, Сыне Божий, согрешил пред Тобою, светом, и пред Богородицею, и пред всеми святыми! Пошел к Москве ис пустыни, хотел царя спасти, и царя не спас, а себе вредил: языка не стало, и нужного молвить нечем. Горе! Как до конца доживать?» И воздохнул ко Господу из глубины сердца моего. И, восстав, сошел с печи и сел на лавке, и печалуюся о языке моем… Поползе бо ми тогда язык ис корения и доиде до зубов моих. Аз же возрадовахся о сем зело и начал глаголати языком моим ясно, славя Бога. Тогда Аввакум-протопоп, то чюдо услышав, скоро ко мне прибежа, плача и радуяся. И воспели мы с ним вкупе «Достойно есть» и «Слава: И ныне» и все по ряду до конца, по обычаю».

Увозили страстотерпцев в далекую немилосердную ссылку ночью, но мир не без добрых людей. Стрельцы, собираясь в путь, ездили в Москву проститься с домашними, а шила в мешке не утаишь! Вот и прибрели в Братошино родные и духовные дети Аввакума: Иван да Прокопий, племянник Макар, Семен Иванович Крашенинников – верный человек, Алеша Копытовский, безупречный в боголюбии; вернувшийся на истинный путь священник Дмитрий – взялся было служить по новым служебникам, властям и Сатане угождать, так матушка Маремьяна Феодоровна ушла от него. Прибыла благословения ради строгая Маремьяна Феодоровна, хотя и хворая была. Приехала на лошадках, спрятав их за околицей, казначейша боярыни Федосьи Прокопьевны Морозовой Ксения Ивановна, привезла страстотерпцам еды на дорогу, шубы, шапки, меховые сапоги, рукавицы. Деньжат.

Помолились, поплакали. Сказал Аввакум духовным родичам ласково:

– Потерпите, светы мои! Господа ради, потерпите! Время суетного мира за грехи человеческие, за сбесившихся никониан сокращено. Яко дым исчезнет! Молю вас: не сердите Исуса Христа унынием, не надрывайте сердца Пресвятой Богородицы воплями о немочи. Терпите и перетерпите!

Поцеловал всех и стоял потом, когда телеги запрягали, с сыновьями, с Иваном да с Прокопом, прильнувшими к груди его. Нет у Господа более драгоценного дара, чем родное тепло. Всего-то и погрелись малую минуточку, а памяти да радости сокровенной – на всю оставшуюся жизнь.

– Эх, Москва! – тряхнул головою Аввакум, заваливаясь в телегу, осенил крестом христолюбцев. – Потерпите, светы мои! Господа ради, потерпите!

На пиру Алексей Михайлович дарил вселенских и московского патриархов серебряными, с кровлею, кубками, пожаловал по отрезу зеленого бархата, двумя отрезами атласа, отрезом камки, двумя сороками соболей.

Митрополиты и епископы получили по кубку без крышки, по отрезу атласа, по сорока соболей. Архимандриты, игумены и протопопы – денежное жалованье.

Наследник тоже дарил. Патриархам поднес кубки с кровлею, по отрезу золотого турецкого бархата, по два отреза атласа, по два отреза камки, по два сорока соболей.

После здравиц и застолья Алексей Алексеевич провожал патриархов до передней великого государя и там, на посошок, поднес Паисию и Макарию по отрезу рудо-желтого бархата, а Иоасафу – зеленого.

Великий государь провожал патриархов до деревянного крыльца, а царевич, воротясь в Грановитую палату, жаловал бояр, окольничих, думных и ближних людей водкою и романеей.

Распрощавшись с гостями, разоблачившись, Алексей Алексеевич повалился в опочивальне без сил на лавку. Ведь каждого гостя нужно было дарить здравицей и чашей, а чаша как хорошая гиря, пока-то подойдут, поклонятся, примут.

Алексей Михайлович пришел пожелать сыну покойной ночи.

– Лежи, лежи! – предупредил с порога. Сел в изголовье. – Уморился… Большие пиры – большое испытание… Говорил ты внятно, складно. Да языками-то! Языками! Хвалю. Обе речи мудрые.

– Отче Симеон писал.

– А ты не забыл, не смешался. А матушка-то наша, государыня-свет, все еще потчует гостей.

У Марии Ильиничны был свой, царицын стол. У нее кушали грузинская царица Елена Леонтьевна, приезжие боярыни, родня и вся сановная женская половина государыни Москвы. Была на пиру Федосья Прокопьевна Морозова. Сей пир стал для нее последним.

На следующий день, 2 сентября, в верхних покоях царского терема за семейным праздничным столом великий государь Алексей Михайлович ел с царицею Марией Ильиничной, с наследником царевичем Алексеем Алексеевичем, с царевичами Федором Алексеевичем, Симеоном Алексеевичем, Иваном Алексеевичем. Ивану в августе исполнился годок, и он был за столом с мамкою, другая мамка смотрела за двухлетним Симеоном.

У царевен Евдокии, Марфы, Софии, Екатерины, Марии, Феодосии был свой отдельный стол на женской половине дворца.

Повара ради праздника, ради царевичей-малюток расстарались.

Среди яств больше всего приглянулась и Федору, и наследнику избушка из печеных лакомств. То-то быстро разобрали, то-то погрызли орешков – по самую крышу была набита. Сахарного лебедя облизывал Симеон, а за сахарную жар-птицу ухватился Иван.

Мужик и медведь настоящей крохотной пилой пилили морковку, на радость и малым, и царю с царицей.

– Ах, свет, государь Алексей Михайлович! – поглаживая по пушистой головенке Симеона, молвила Мария Ильинична. – До наследника, слава богу, дожили. Да только как единый день мелькнула долгая жизнь.

– Сколько Бог даст нам лет, столько и проживем, – сказал бодро государь и перекрестился. – Да смилостивится Господь – минует Алексея участь деда и отца: в нежные юные лета садились мы на царские троны. Об Иисусе Христе, благослови дом рода нашего! Жажду, жажду, Алексеюшка, поцарствовать с тобою, молодым орлом.