"Не по-людски как-то, — рассуждал он про себя. — Быть не может, чтобы за обыкновенные, в общем, деньги строители так упахивались. Кому теперь нужны обыкновенные деньги?"
Но особые опасения внушал ему Станислав Сергеевич Морок, входивший в комиссию в качестве представителя подрядчика.
"Ишь, улыбается кооператор! — думал Королевич. — К чему бы столько радости? Ох, не к добру!"
Однако, сданный на «отлично» дом был полностью готов к заселению, и никакие сомнения Королевича не могли этому заселению помешать.
Решено было вселяться организованно, в субботний день, с музыкой и торжественным митингом. Накануне заветной даты весь грузовой автотранспорт на заводе был приведен в боевую готовность и даже украшен оставшимися от былых демонстраций лозунгами относительно роли рабочего класса и какого-то "скорейшего построения". С утра до глубокой ночи в разных местах города упаковывались коробки, ящики, чемоданы, разбиралась мебель, ближе к выходу перетаскивались диваны и укутанные в одеяла телевизоры.
Давно и с избытком обеспеченный жилплощадью Королевич непосредственного участия в общих счастливых хлопотах не принимал, но, как лицо ответственное, держал руку на пульсе событий. Поздно вечером в его большой квартире раздался телефонный звонок. Начальник отдела капитального строительства тревожно взглянул на часы. Стрелки единодушно показывали полночь. Телефон звонил. Его металлическая трель неприятно вспарывала тишину.
Королевич взял трубку.
— Да!
— Алло, Григорий Ефимович? Извините, что поздно. Это Подокошко беспокоит. Вы просили за Колькой Таранкиным приглядывать, что, мол, нервы у него на почве жилья… И как бы он не выкинул чего…
— Ну?
— Так вот, сегодня вечером подошла к бараку машина из трансагентства, загрузили они с Галкой пожитки, детей взяли… В общем, съехали подчистую! Я заглянул — в комнате пусто, и ключи в двери остались!
— А, черт! — прошипел Королевич. — Когда это было?
— Ну, часов в восемь…
— Что ж ты сразу не позвонил?
— Так ведь от нашего барака пока до автомата дотопаешь… А мне еще укладываться к завтрему…
— Укладываться! Вот займет он сегодня твою квартиру, будешь сам выгонять, как хочешь!
— Это почему ж это мою? — забеспокоился Подокошко. — Я ему займу! У нас закон-то есть или нет? Подольше колькиного я в этом бараке клопов кормлю! И ордер у меня на руках!
Он выкрикивал в телефон еще что-то, но Григорий Ефимович уже положил трубку.
"Начинается! — думал он с тоской, расхаживая по комнате, — а сколько их еще таких, как Таранкин, недовольных? На пятнадцать домов хватит! Ох, будет скандал! Опять пойдут комиссии, опять разбирательства, кто сколько метров получил и за что…"
Он перешел в кабинет, но и там стал расхаживать из угла в угол. Проклятый Колька и предстоящий скандал с насильственным выселением никак не лезли из головы.
"Хватит! — сказал, наконец, Григорий Ефимович. — Что я, в самом деле, нянька им? Взломает двери — будет отвечать по закону."
Он решительно отправился в спальню, разделся и лег. Но сон не шел к сопредседателю жилкомиссии, тяжелый груз ответственности давил на него поверх одеяла.
Поворочавшись часов до трех, Королевич сдался, вылез из жаркой постели и, подойдя к окну, раздвинул шторы. Небо на востоке уже побледнело в предчувствии рассвета. Против обыкновения, ни одного горящего окна не было видно в соседних домах, только вдали, на окраине квартала, можно было заметить сияние, разливаемое прожектором. Там-то, на пустыре, и стоял новый дом.
Пойти, посмотреть, подумал вдруг Королевич. Погода хорошая, воздух свежий. Почему не подышать для внутренней нормализации? Заодно глянуть на захватчиков, а то и пугануть…
Григорий Ефимович неторопливо оделся и вышел под звезды. Ночной воздух, в самом деле, несколько приободрил его, и он, преисполненный решимости, зашагал темными дворами к пустырю. Странно выглядели пустынные дворы, обычно с раннего утра до позднего вечера заполненные народом. Теперь же только у мусорных баков угадывалось какое-то движение. Там что-то шуршало и похрустывало, однако, к удивлению Григория Ефимовича, неприятный запах настиг его с большим опозданием, шагов через пятьдесят. Что-то словно бы вдруг проплыло за спиной, обдало ароматом гниения и тут же растворилось в ночной свежести. Королевич поморщился и прибавил шагу. Скоро он был на пустыре.
В лучах прожекторов дом казался молочно-белым дирижаблем, уже зависшим над землей перед дальним перелетом. Он был безмолвен, как никогда, даже глубокой ночью, не бывает безмолвно обитаемое жилье.
Григорий Ефимович шел вдоль шеренги подъездов, вслушиваясь в терпкое эхо собственных шагов. Окна были темны. Представлялось совершенно невозможным обнаружить захватчика, притаившегося где-то посреди этого гигантского поля жилой площади размером в шесть с половиной тысяч квадратных метров.
Королевичу вдруг стало жутковато и одиноко рядом с нависающей над ним громадой. Захотелось поскорее домой, в обитаемый уют. Он уже собирался повернуть назад, но тут увидел на крыльце одного из подъездов черную узенькую полоску ткани. Это был поясок от плаща, оброненный, как видно, в спешке при переезде. Григорию Ефимовичу сразу живо вспомнился долгополый колин плащ черного цвета, в котором Таранкин постоянно ходил на работу, выезжал к смежникам и даже участвовал в субботниках.
"Так!" — твердо подумал Королевич, взошел на крыльцо и потянут за дверную ручку. По его личному приказу все подъезды должны были оставаться запертыми до самого момента заселения, тем не менее, дверь легко открылась. Значит, этот момент для кого-то уже наступил.
“Ага! — оживился Григорий Ефимович. — Взлом налицо!”
Он вошел в подъезд, слабо освещенный падавший с улицы светом. В нос вдруг ударила волна зловония, и точно так же, как там, в его собственном дворе, нахлынула и прошла. Королевич плюнул.
“Вот это уже по-нашему, — подумал он, — не успеют въехать — тут же и нагадят.”
На площадке первого этажа он и задерживаться не стал, резонно полагая, что никакому самозахватчику не придет в голову поселиться на первом этаже, когда в его распоряжении абсолютно пустой дом. Миновав пару пролетов, Королевич понял, что не ошибся. Где-то совсем рядом, казалось, за ближайшей стеной, вдруг раздался тяжелый скрежещущий звук, будто там двигали неподъемную мебель.
— Вот он куда въехал, паразит! — прошептал Григорий Ефимович. — Это чья же должна быть квартира?
Вспомнить он не смог и стал слушать у двери. Внутри продолжало что-то сдвигаться и скрежетать.
Не спят, голубчики! Врастают в быт. Корни, так сказать, пускают. А вот мы их сейчас — по корням! По корням!.. И откуда это у Таранкина столько мебели? По родственникам держал, иначе как же? Беднотой прикидывался, правдолюбцем. Вот они, правдолюбцы. Чужие квартиры взламывают.