Образ Киста подался вперед, и я отпрянула с визгом. Он посмотрел
на часы.
– Добровольно?
Глаза его блестели от радости и алчности. Я кивнула,
охваченная паникой. Потом буду беспокоиться – если это «потом» еще будет.
– Договорились, – ответил он так быстро, что я
подумала, не сделала ли я ошибку. Но все же меня заполнило облегчение, а потом
реальность дошла до меня как пощечина. Господи, помоги мне! Мне предстоит быть
фамилиаром демона.
Он тронул меня за запястье, и я отдернулась.
– Договорились, – повторил он, с вампирской
быстротой схватив меня за руку.
Я ударила его ногой прямо в живот. Ничего не случилось – он
только покачнулся от силы удара, но и все. Я ахнула, когда он процарапал черту
поперек моей демонской метки. Полилась кровь. Я дернулась, и демон, издавая
успокаивающие звуки, наклонил голову и подул на рану.
Я попыталась освободиться, но он был сильнее. Меня мутило от
крови, от всего вообще.
Демон отпустил меня, и я рухнула, скользнув по дуге его
барьера, ощущая покалывание в спине, и тут же поглядела себе на руку. Где была
одна черта, теперь стало две, и новая выглядела не новее старой.
– На этот раз не было больно, – сказала я, слишком
заторможенная, чтобы быть потрясенной.
– И в первый раз тоже не болело бы, если ты не
попыталась зашить разрез. То, что ты чувствовала – это выгорало волокно нити. Я
демон, а не садист.
– Алгалиарепт! – крикнул Пискари, но наше
соглашение уже было заключено.
– Поздно, – ответил ухмыляющийся демон и пропал.
Барьер у меня за спиной исчез, я рухнула назад, визжа, а Пискари бросился на
меня. Упершись спиной в пол, я двинула его обеими ногами и перебросила через
себя, а рукой схватила сумку и запустила в нее пальцы. Нащупала флакон, и в
этот момент Пискари дернул меня на себя.
– Ведьма! – зашипел он, сжимая мне плечо. – Я
получу, что мне нужно. А потом ты умрешь.
– Иди ты к черту, Пискари! – рявкнула я, с тихим
хлопком открывая фиал и выплескивая ему в лицо.
Он вскрикнул, резко от меня оттолкнулся. Я смотрела, лежа на
полу, как он отпрыгнул, лихорадочными движениями стирая с лица жидкость.
С колотящимся в горле сердцем я ждала, чтобы он упал, чтобы
потерял сознание. Он ни того, ни другого делать не стал.
У меня ребра стянуло страхом, когда Пискари вытерся и поднес
пальцы к носу.
– Кистен, – сказал он. Отвращение в его голосе
смешивалось с усталым разочарованием. – Ох, Кистен… что же ты?
Я с трудом проглотила слюну:
– Оно безвредно?..
Он посмотрел мне в глаза:
– Ну ты же не думаешь, что я мог бы прожить так долго,
если бы рассказывал детям, чем меня на самом деле можно убить?
У меня не осталось ничего. Три секунды я глядела на него, и
губы его сложились в плотоядную усмешку.
Я попыталась вскочить, но Пискари небрежным движением поймал
меня за лодыжку, и я упала, отбиваясь свободной ногой, два раза сумев попасть
ему в лицо, пока он подтащил меня к себе и навалился всей тяжестью.
Шрам у меня на шее вздрогнул ударом пульса, и страх
разошелся вместе с этим ударом, создавая тошнотворную смесь.
– Нет, – сказал Пискари, прижимая меня к
ковру. – За это тебе придется помучиться.
С обнаженных клыков капала слюна.
Я пыталась вздохнуть, пыталась из-под него выбраться. Он
сдвинулся, завел мне левую руку за голову. Правая осталась свободной и я,
стиснув зубы, ударила ему в глаза.
Пискари отдернулся, с вампирской силой перехватил руку и
сломал ее с хрустом.
Мой вопль эхом отдался от высокого потолка, спина выгнулась
от боли. У Пискари загорелись глаза.
– Говори, есть ли у Каламака работающий образец! Легкие
требовали воздуха, дикая боль поднималась от руки волнами и отдавалась в
голове.
– Иди ты к черту… – прохрипела я.
Прижимая меня телом к ковру, он сжал мне сломанную руку.
От дикой боли я задергалась в судорогах. Все нервные
окончания жгло огнем. У меня вырвался нечленораздельный звук – боли и
решимости. Я ему не скажу.
Тем более, что ответа не знаю.
Он навалился на сломанную руку всем весом, и я завопила
снова, чтобы не сойти с ума. Глаза его горели злостью, и страх наполнял болью
мой череп. У Пискари глаза становились все чернее, инстинкты, раззадоренные
моим сопротивлением, брали верх. Я слышала собственные стоны будто откуда-то
снаружи, серебристые искры болевого шока заиграли между Пискари и мной, и я
почувствовала облегчение – сейчас я потеряю сознание.
Слава тебе Боже!
Пискари тоже это заметил.
– Нет, – прошипел он, успевая подобрать языком
слюну с клыков, чтобы не капнула. – Не будет тебе такого счастья.
Он перестал давить мне на руку, и я застонала, когда волна
боли схлынула, оставив рябь.
Он наклонился ко мне поближе, глядя в зрачки холодно и
отстраненно, а серебристые искры исчезли, я снова видела. Под внешней
бесстрастностью Пискари ощущалась горячая волна возбуждения. Если бы он не
успел насытить свой голод с Айви, то не удержался бы, чтобы не выпить у меня
всю кровь. Увидев, что я в сознании, он улыбнулся, предвкушая.
Вздохнув, я плюнула ему в лицо, смешивая слюну со слезами.
Пискари только закрыл глаза с таким видом, будто я ему
надоела. Но, чтобы утереться, ему пришлось отпустить мое левое запястье.
Основанием ладони я нацелилась ему в нос.
Он перехватил мою руку, удержал ее, блестя клыками, и я
посмотрела туда, где он оставил мне царапину, чтобы оживить свой амулет, и
сердце у меня гулко грохотало в груди. По локтю медленно стекала ленточка
крови, на ее конце вырастала красная капля, набухала и падала мне на грудь,
теплая и мягкая.
Я дышала прерывисто, смотрела, не в силах оторвать глаз. Он
все сильнее напрягался, мышцы его затвердели, глаза смотрели на мое запястье.
Упала еще одна капля, я ощутила ее тяжесть.
– Нет! – взвизгнула я в ответ на его плотоядный
стон.
– Теперь понимаю, – сказал он до ужаса тихо, и под
этой сдержанностью бесился обузданный голод. – Не удивительно, что
Алгалиарепт так долго искал, чем тебя напугать. – Прижав мне руку к полу,
он приблизился, наши носы терлись друг о друга. Я не могла ни дышать, ни
шевельнуться. – Ты боишься желания, – прошептал он. – Скажи мне
то, что я хочу знать, ведьмочка, или я тебя распотрошу, наполню собой твои
жилы, сделаю своей игрушкой. Но дам тебе помнить свободу – в вечном у меня
рабстве.
– Иди к чертям! – ответила я в ужасе.