– Вот дура-то! Пошутили. Дура-то! – захохотали оба, а один даже стал бить себя по ляжкам от вспыхнувшего, словно бенгальский огонь, восторга.
– Дура, – ответила Лидка, сглотнув одинокую слезу. – А в мешках-то что?
– Всякий сор. Тебе показать?
– Не надо. Я просто… испугалась, – начала оправдываться она. – Вы не через город едете?
– Через город.
– Можете подбросить? До улицы Дружбы?
– Давай. Садись в кузов. В кабине только два сиденья. И то одно сломано.
– Ладно, – согласилась парикмахерша. – Помоги давай.
Рабочий взял из ее рук сумку, закинул ее в кузов и туда же закинул Лидку, сложив ее в охапку и тем самым продемонстрировав недюжинную силу, которая таилась внутри подсушенного водкой короткого лихого тела.
Он увидал снизу ее красные трусики и осклабился.
Лидка погрозила ему кулаком, сдвинула покрепче колени и уселась в углу кузова, раздумывая, должна ли она обидеться. Ей пришло в голову, что не должна. И что если трусики – красного цвета, то это сделано именно для того, чтобы на них смотреть. Ей представился бык в далекой Испании, как раненный в бедро тореадор показывает животному красное женское белье, а бык лишь пускает слюни и скалится.
Стартер у грузовика начал заикаться, клацать зубами, трещать сухожилиями, стараясь раскрутить тяжелый на подъем мотор, исчерпавший свой ресурс множество лет назад. Выпустив в воздух облако черного угара, машина медленно тронулась вперед, перебирая лапами и боязливо оглядываясь по сторонам.
Лидку начало трясти, будто ее готовили в отряд космонавтов.
Она поглядела вверх: истертое жаркое небо тряслось, словно вытряхивали простыню.
Поглядела по сторонам улицы: чахлые тополя тряслись и раздваивались, оставляя в воздухе отпечатки пирамид.
Поглядела себе под ноги: черные мешки шевелились, хотели сойти с места, как бы внутри кто-то живой продирал их и тужился от тщетности своих попыток. Вот уже ближний зашевелил ножками и ручками, пытаясь изодрать целлофан, липкая лента, что заклеивала края, лопнула с треском, и лезет бледная плоть на свет, протискивается, кричит, хлопочет…
Лидка ударила кулаком в кабину грузовика:
– Остановите, гады!..
Машина встала посередине улицы, как оглушенный снарядом танк.
– Чего? – спросил ее рабочий, высовываясь из кабины.
– Чего-чего… Через плечо – не горячо. Сойти хочу, – она скинула свою сумку на горячий асфальт и сама брякнулась об него с кузова, но не больно, только руки слегка ободрала.
Рабочий горестно и с досадой покачал головой, потому что видел перед собой сумасшедшую. А Лидка даже не удостоила его коротким взглядом, хотя бы потому, что стояла выше по социальной лестнице и не желала оправдывать свои поступки перед всяким подсобным сбродом.
Пошла назад, надув бедра, как паруса.
Она была на улице Дружбы. До «Ворожеи» было рукой подать.
3
Игорь, увидев ее, застыл от восхищения со своею щеткой наперевес, открыв пересохший рот и сделавшись истуканом из музея восковых фигур. Он не ожидал, что Лидка появится уже сегодня.
– Всё, что ли? – равнодушно спросила ее одутловатая парикмахерша, которая, за неимением клиентов, сама сидела в кресле, раздвинув ноги и обмахиваясь от жары полотенцем.
– Аллес-моргалес, – согласилась Лидка и поставила сумку в свое кресло. – Чего обрадовался сдуру? – спросила она счастливого Игоря. – Столик готовь к работе, бестолочь! Нечего здесь слюни пускать.
И Игорек засуетился. Уронил на пол щетку, начал смахивать пыль с зеркала и со столика, за которым работала Лидка. Наступил на щетку, и та ударила его по лбу.
Лидка только пожала плечами. Всё было как всегда, будто она никуда и не исчезала, – всё тот же распад и энтропия повсюду. Только запах одеколона «Шипр», что остался здесь еще с советских времен и все не мог выветриться, настраивал на конструктивный лад.
Но перед тем, как начать рабочий день, она решила немного освежиться.
Душевую в их парикмахерской так и не оборудовали, но зато в ней висел рукомойник с небыстрой тепловатой водой, под которым можно было смочить грудь и шею и почувствовать себя современным человеком в стиле хай-тек, пусть и занесенным циклоном в Кулундинскую степь.
Лидка вошла в узкую комнатку с обнаженными канализационными трубами, которые были покрыты паутиной и слизью. Задвинула дверь на щеколду, стянула с себя блузку. Набрала в ладонь горьковатую воду и оросила не слишком упругие выбритые подмышки, глядя на которые можно было задать себе вопрос о смысле жизни.
Внезапно в закрытую дверь постучали.
– Кто там? – спросила она, не очень испугавшись, потому что подобный стук льстил любой неодетой женщине.
Из-за двери послышалось мычание молодого осла.
Лидка отодвинула щеколду и увидала Игорька, переминавшегося с ноги на ногу, будто ему хотелось в уборную.
– Чего тебе, убогий? – спросила она по-простому, как могла бы спросить добродушная помещица купленного за бесценок крестьянина.
Игорек не ответил, а только жалко улыбнулся. Она стояла перед ним почти голая, в узком полупрозрачном бюстгальтере. В его улыбке ей показалось нечто подлое.
– Даже и не думай, – отрезала Лидка. – Знаешь, когда нашу улицу переименуют из улицы Дружбы в улицу Любви?
Игорь нечленораздельно замычал и мотнул своей большой непутевой головой.
– Когда тебя здесь не будет. Уматывай, – и захлопнула перед ним дверь.
Смоченным в воде полотенцем обтерла усталое лицо. Освежила подмышки. Подула на прядь волос, выбившуюся из прически.
Но вышла из подсобки, как ветер, молодая, красивая и готовая на всё.
Увидала, что в кресле сидит диковатое существо лет шестнадцати, у которого всё позади.
– Отдай ее мне, – попросила Лидка у своей напарницы, как опытная хищница.
Та с готовностью махнула рукой, потому что работать не хотела и родилась не для этого – ей всю жизнь казалось, что она должна была стать знаменитой актрисой и подписывать автографы с ледяным равнодушием ко всем прочим неудачникам.
– Зачем пришли, девушка? – спросила Лидка клиентку, уронив на пол гребешок и наскоро обтерев его о свой халат.
– Мне бы… видал сассун, – пропищала та, как пищит котенок, которому наступили на хвост.
Лидка с сомнением окинула ее с ног до головы. Клиентка была совсем зеленой в прямом и переносном смысле, с тонкими куриными ногами плетью и в юбочке, не закрывавшей до конца мечту престарелых мужчин. Пупок был проколот интимной булавкой, прыщи на лице были расцарапаны и закрашены наскоро французской косметикой, сделанной в провинции Сычуань.
– Какой тебе сассун? – по-матерински добро спросила парикмахерша. – У тебя вся жизнь позади. Тебе известно, что полный сассун укорачивает на фиг голову?