— А чем же еще! — воинственным тоном ответил Нордхилл на вопрос доктора.
— Нелепостью, а не тайной, странностью, загадкой, чудом…
Возможно, доктор продолжил бы список, добавив туда «необычность, удивительность, невероятность» и другие синонимы, но пациент прервал его словами:
— Тайна! Что таинственного в перемещении души из одной комнаты в другую? Разве дух не свободен в своих перемещениях в пространстве?
— Конечно, — кивнул Берринсон, нахмурившись. — Дух, конечно, свободен, но в сарае оказалась девушка по имени Эмилия, а не ее бесплотная душевная оболочка, и это обстоятельство требовало объяснений.
— Вы позволите мне, доктор, задать вопрос? — кашлянув, сказал я тихо, и Берринсон, мгновение подумав, ответил согласием, хотя в его глазах я видел сомнение и недоверие, но только не надежду на то, что своим вопросом я как-то проясню ситуацию.
— Дорогой мистер Нордхилл, — сказал я, надеясь, что правильно уловил если не ход мыслей, то настроение этого человека, — вчера вы говорили с Эмилией о спиритизме? О духах, приходящих, чтобы ответить на наши вопросы?
Нордхилл повернулся ко мне всем корпусом, будто только сейчас по-настоящему осознал присутствие в палате не только доктора Берринсона, но и двух джентльменов из Лондона.
— Откуда вам это известно? — требовательно спросил он.
— Я просто предположил… Что могло быть вам так интересно и что могло заинтересовать мисс Эмилию…
— Эмилия — очень умная девушка, — задумчиво проговорил Нордхилл. — И очень сильная. Очень сильный медиум. Просто удивительно. Я таких не встречал.
— Вы предлагали ей провести совместный сеанс спиритизма, верно?
— Я предлагал… Да, мы говорили об этом. О душах, что соединяют миры. О мирах, куда мы уходим и порой возвращаемся. О том, что нижние миры — в прошлом, а верхние — в будущем. Эмилия удивительная, она все понимает. Но тут подошел Джошуа и грубо сказал: «Вы что, не видите, сколько времени? А ну, марш по палатам!» Добавил, что ему нужно осмотреть все в коридорах… И так посмотрел на Эмилию… Я видел, как она… Да и я тоже…
Эмилия ушла к себе, и я видел… Она, по-моему, плакала, что-то ей показалось… Я всю ночь не спал… Или спал? Не помню. Что-то снилось, но это могло быть на самом деле, верно? Я ходил по коридорам и гонял призраков, а они выходили из стен и пытались схватить меня за руки…
— Конечно, вам это снилось, Альберт, — мягко сказал Берринсон. — Вы проснулись, услышали шум и вышли посмотреть… Что было потом?
— Проснулся? — повторил Нордхилл. — Может быть… Кричала Марта. И нас не пустили в женский коридор. Я хотел… Они говорили, что Эмилия мертвая, а я хотел объяснить, что это неправда, она не может быть мертвой, потому что она и живой никогда толком не была… Разве меня слушали? Потом приехали полицейские, и я подумал, что, если они там все переворошат, Эмилия действительно может стать мертвой, и я очень просил ее вернуться, да! Очень. Но как она могла вернуться в комнату, где было столько людей? А в сарае в это время не было никого, и она пришла туда. Я думал о том, что Эмилия может быть там… Может, еще в саду, но сад видно из окон, а сарай — нет. Я пошел туда, но Эмилию уже нашел сержант… Как его зовут… Пемберт? Паумбер? Неважно. Меня к Эмилии не пустили. Почему? Почему, доктор, меня не пустили к Эмилии?
— Ей сейчас нужен покой, — сказал Берринсон. — Она должна прийти в себя. А потом — конечно. Вы с ней поговорите. Непременно. Господа, — доктор бросил взгляд в нашу сторону, — думаю, у нас больше нет вопросов к мистеру Нордхиллу?
Я покачал головой, хотя вопросы у меня, конечно же, были, но тон, каким к нам обращался доктор, не оставлял сомнений в том, что он не позволит волновать пациента, да и у меня не было желания спровоцировать именно сейчас кризисную ситуацию.
Мы покинули палату, попрощавшись с пациентом, на что Нордхилл, ушедший в себя, не обратил ни малейшего внимания.
— Психоз навязчивых состояний, — пробормотал Берринсон, когда мы вышли в коридор. — Духи ему мерещатся везде и всегда. И о мирах, прошлых и будущих, он твердит постоянно. В последнюю неделю, я полагал, в состоянии его наметились явные улучшения, но утреннее происшествие выбило беднягу из колеи — боюсь, лечение придется начинать с начала… Как вам понравилось его утверждение о том, что Эмилия не могла умереть, потому что никогда не была по-настоящему живой?
— Фигуральное выражение, — пожал плечами Каррингтон. — Мне бы хотелось все же поговорить с девушкой. Боюсь, Филмер ни в чем не разобрался. Его ссылка на невнимательность персонала представляется мне несостоятельной.
— Безусловно, — сказал Берринсон. — А что думаете вы, сэр Артур?
— Если вы позволите поговорить с Нордхиллом наедине… — неуверенно сказал я. — Мы бы с ним поговорили, пока вы будете беседовать с Эмилией…
— Не сейчас, — покачал головой Берринсон. — Он слишком возбужден. Давайте поступим так — я войду к Эмилии, посмотрю, в каком она состоянии и, если сочту возможным, позову вас, и мы поговорим вместе. Если нет… Извините, господа, вам придется подождать в холле, вот здесь, прошу вас…
Холл уже опустел, лишь две женщины в халатах — видимо, прислуга — протирали стекла в окнах, выходивших в сторону дороги. За одним из окон маячил оставленный Филмером полицейский. Из кухни, расположенной в цокольном этаже, доносились звуки приглушенных разговоров и поднимался пряный запах, который я не смог определить. Мы с Каррингтоном опустились на покрытый полосатым сине-серым чехлом диван, бывший полицейский сел прямо, будто проглотил палку, и сказал напряженным голосом:
— Боюсь, Берринсон довершит глупость, начатую Филмером.
— Надеюсь, что нет, — сказал я. — Похоже, он опытный врач…
— Дело не в том, опытный ли он врач, сэр Артур, а в том, способен ли он увидеть необычное в обыденном и обыденное в необычном. В этом особенность странного происшествия.
— Очень странного, — согласился я. — Меня интересует прежде всего не загадка запертой комнаты — вы прекрасно знаете, Каррингтон, что такие загадки решаются с помощью вполне формальных усилий, — меня интересует проблема, на которую, похоже, ни Филмер, ни Берринсон не обратили внимания.
— Да, интересно, я вас слушаю, сэр Артур.
— Нордхилл. Его слова, сказанные Филмеру. И его диагноз — точнее, та причина, думаю, совершенно безосновательная, по которой он оказался в лечебнице доктора Берринсона.
Каррингтон долго молчал, прислушиваясь к звукам, доносившимся из коридора, где располагались женские палаты, а потом сказал с деланным равнодушием:
— Вы полагаете, сэр Артур, что здесь не обошлось без участия потусторонних сил?
— Уверен, что такое участие имело место, — с горячностью, может быть, выходившей за рамки приличия, сказал я. — Нордхилл — действительно сильный медиум, я встречался с такими людьми, и во время сеансов они показывали чудесные результаты. Им не нужно входить в транс, чтобы получать сигналы от духов или сообщать им свои вопросы. Полагаю, что Нордхилл способен и на автоматическое письмо — об этом нужно узнать у доктора, он, безусловно, в курсе.