Он почувствовал тогда сильный удар в грудь и подумал, что надо бы удержать равновесие, чтобы не упасть, но как он мог упасть — он сидел на краешке кровати, а Элен уже спала, во сне она чему-то улыбалась, он погладил дочь по голове и пошел на кухню, где Пам ждала его, чтобы обсудить кое-какие проблемы: счета за телефон слишком большие, да и бензин сильно подорожал, надо что-то придумать…
Себастьян знал, что ничего придумать не в состоянии. Он жил реальностью. Разве он виноват в том, что реальностей в его жизни так много? Порой он их путал и разговаривал с Пам так, будто им обоим было уже по шестьдесят, а иногда так, будто они еще не поженились, а иногда — будто он… будто его…
Убили?
Его убили во множестве миров, а в другом множестве он продолжал жить, он спас свою дочь, и он не сумел ее спасти, он помнил все, но вспомнить мог очень мало.
«И слава богу, — думал он. — Иначе я сошел бы с ума».
Если Форестер не хочет поставить простенький эксперимент с камерой, остается только разрешить Элен… Она давно хочет попробовать. Ведь у них так часто бывают одинаковые сны. И он всегда запрещал ей, потому что среди снов был один, в котором ее убивали.
Но ведь — где-то. Когда-то. Они все равно останутся жить. Никто не может умереть окончательно, для этого слишком много вселенных должны в одночасье перестать быть…
— Басс! — позвала из кухни Памела. — Чай готов, вы идете с Дином? Мы ждем!
— Идем, — сказал Себастьян.
— Знаете, Басс, — сказал Форестер, — пожалуй, я сделаю это. Не то чтобы вы меня убедили. Хочу доказать вам, что вы не правы. Мир, знаете ли, не дерево с бесконечным числом ветвей. Как, скажите на милость, управлялся бы Бог с таким мирозданием? В общем, приезжайте в понедельник, о'кей?
— Договорились, — сказал Себастьян.
Ему показалось, что это сказал не он один.