Себастьян промчался мимо полицейского участка (два копа стояли у кромки тротуара и что-то обсуждали, жестикулируя), свернул за угол, а затем по параллельной улице вернулся на федеральное шоссе и помчался в сторону Нью-Йорка, выжимая из машины больше ста двадцати миль при разрешенных девяноста.
Он, наконец, расслабился настолько, чтобы оторвать взгляд от дороги и посмотреть на Памелу — жена сидела прямо, глаза ее были закрыты, руки сложены на коленях, а пальцы она сцепила так, что побелели костяшки. Может, она молилась?
— Пам, — сказал Себастьян. — Извини, что я… Лоусон хотел сдать нас в полицию, понимаешь? Наверно, когда услышал по радио…
— Помолчи, — сквозь зубы процедила Памела. — Помолчи… Помолчи…
Она бормотала одно-единственное слово, а Элен, оставшаяся на заднем сиденье одна, почувствовала себя свободнее, подняла с пола куклу и о чем-то с ней разговаривала, Себастьян слышал голос дочери, объяснявший «вредной девчонке», что она должна вести себя прилично, иначе с Годзиллой ее ни за что не познакомят, но если она тихо будет сидеть в углу у окна, то они смогут поиграть втроем… нет, вчетвером… или впятером… А если больше, чем — впятером, то как это называется?
— Как называется, если не впятером, а больше? — громко спросила Элен странным низким голосом.
— Вшестером, дорогая, — сказал Себастьян и посмотрел в зеркальце. Лучше бы он этого не делал. Лучше бы он вообще ничего не делал в жизни. Лучше бы он не ездил в Россию. Никогда…
Фигуры и лица мелькали на заднем сиденье с такой частотой, что можно было вполне разобрать каждого, кто появлялся, и каждого, кто появлялся следующим, и даже голос услышать, если тот, кто появлялся, успевал вставить слово. Появлявшихся было не так уж много, Себастьян не мог постоянно смотреть в зеркальце, нужно было следить за дорогой, и потому он и самому себе не сказал бы, сколько их там, приходящих и сменяющих друг друга. Десять? Девять? Скорее десять, чем девять. А может, одиннадцать. Кто-то начинал фразу, но его сменял следующий, и фраза оставалась незаконченной, а когда кто-то возвращался опять секунд через десять-пятнадцать, то продолжал фразу с того места, где его прервали, и это было не только ужасное, непредставимое, невозможное смешение рук, голов, туловищ, но и смешение голосов, фраз, слов. И еще запахи, они тоже сменяли друг друга, тонкие, грубые, едва различимые, приятные и почему-то противные, выдержать это было невозможно, правильно Памела закрыла глаза — ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому…
— Нужно что-то делать, — пробормотал Себастьян. — Я не могу ехать слишком быстро — попадемся дорожной полиции. Не могу ехать медленно — Лоусон уже добрался до полицейского участка, и машину наверняка ищут. Господи, Пам, нам вообще нельзя ехать на этой машине — нас остановит ближайший патруль!
— Сделай что-нибудь, — неожиданно спокойным голосом сказала Памела. Видимо, посидев с закрытыми глазами, она пришла в себя или заставила себя поверить в то, что с ней все в порядке; назад тем не менее она не оглядывалась, смотрела вперед, на дорогу, время от времени переводя взгляд на мужа. — Сделай, ты мужчина, сделай. Давай бросим машину и возьмем другую.
— Напрокат? Надо будет предъявить водительские права, там мое имя…
— Поедем на поезде…
— С ума сошла? Чтобы увидели Элен, как она…
— Тогда не знаю.
Себастьян съехал в крайний правый ряд и еще километров через пять увидел наконец то, что искал: на развилке дорог стояла, почти невидимая из-за разросшихся кустов жимолости, будка таксофона. Себастьян свернул на узкую дорогу, которая вела, скорее всего, к частному владению, там и надпись была, на которую он не обратил внимания, остановил машину, бросил Памеле: «Посиди, я сейчас!» и побежал к телефонной будке, на бегу доставая из кошелька десятицентовые монетки. Только бы Форестер оказался на месте…
— Дин! — сказал Себастьян, услышав мужской голос. — Дин, это…
— Я вас узнал, — прервал Форестер, — куда вы пропали? Я вас жду уже…
— Вы слышали радио? Канал Эн-би-си.
— Нет, а в чем дело?
— Долго объяснять. Вы можете за нами приехать? Так, чтобы за вами не следили?
— Да кому надо…
— Можете?
— Прямо сейчас? — неуверенно проговорил физик.
— Да. Вы знаете дорогу на Сиракузы? Посмотрите по карте, федеральное шоссе номер три, ответвление на сто тридцать пятую дорогу…
— Не так быстро, — пробормотал Форестер, — я запишу.
— По сто тридцать пятой миль пять к западу, там поворот на триста девяносто девятую. После поворота ярдов пятьдесят, тут довольно густой лес, подъезжайте к телефонной будке, она здесь одна, не ошибетесь. Когда вы сможете приехать? Это миль семьдесят от вас.
— Послушайте, Себастьян… Что-то случилось? С Элен?
— С Элен тоже. Она… Вам больше не понадобятся скоростные камеры, чтобы увидеть…
— Понятно, — протянул Форестер, и неожиданно тон его стал жестким. — Я буду через час-полтора. Уйдите в лес, если там есть где спрятаться. Вы можете поставить машину так, чтобы ее не увидел патруль?
— Нет, здесь…
— Тогда отгоните к повороту и оставьте на обочине.
Услышав короткие гудки, Себастьян повесил трубку, вернулся к машине и не обнаружил Памелу на переднем сиденье. Сзади тоже никого не было. Он почувствовал себя так одиноко, будто оказался на необитаемом острове. Почему-то подумал, что Элен увлекла Памелу с собой в один из множества ее миров, куда-то, где она чувствует себя лучше, чем здесь, и понимает больше, и больше знает, есть же такой мир…
— Басс! — голос жены доносился, кажется, из-под земли, и, лишь прислушавшись, а потом приглядевшись, Себастьян увидел руку Памелы, махавшую из-за дерева.
— Я сейчас! — крикнул Себастьян, сел за руль, задним ходом доехал до поворота, выехал на шоссе, здесь было довольно оживленное движение, и он подумал, что трудно будет сделать то, что собирался. Господи, пусть будет так, чтобы все получилось!
Еще одна проселочная дорога сворачивала влево, Себастьян проехал четверть мили и обнаружил то, что искал — довольно глубокий кювет: если спустить туда машину, с дороги ее не будет видно, разве что кому-нибудь придет в голову обшаривать окрестности.
Он так и сделал, а потом побежал обратно — нельзя надолго оставлять Памелу с Элен одних, мало ли что, скорее, колет в боку, раньше я был хорошим бегуном, а сейчас ноги, как бревна, ну давай, лишь бы с ними ничего не случилось, вот поворот, вот таксофон…
— Басс!
Себастьян повалился на устланную прошлогодней сухой листвой землю и, тяжело дыша, приходил в себя после бега. Памела склонилась над мужем.
— Что? — спросила она.
— Форестер приедет за нами, — сказал Себастьян, отдышавшись. — Где Элен?
Он и сам ее увидел. Девочка бродила от дерева к дереву, таская за собой за руку свою любимую куклу, и напевала песенку. Себастьян не слышал слов и почему-то решил, что поет Элен по-русски.