Есть, молиться, любить - читать онлайн книгу. Автор: Элизабет Гилберт cтр.№ 73

— Кетут, — сказала я старику на прошлой неделе, взяв один из многострадальных томов, — я не врач, в отличие от тебя, но, кажется, эта книга умирает.

Кетут рассмеялся.

— По-твоему, ей недолго осталось?

— Сэр, — серьезно проговорила я, — вот вам мое профессиональное мнение: если вскорости книжке не оказать помощь, жить ей осталось не больше полугода.

Я попросила разрешения взять одну из книг в город и сделать копии страниц, пока они окончательно не развалились. Пришлось объяснить Кетуту, что такое копировальный аппарат, и пообещать, что возьму книгу всего на сутки и не испорчу ее. В конце концов он позволил мне забрать тетрадь с места ее хранения на крыльце, после того как я клятвенно заверила его, что буду бережно обращаться с наследием деда. Я поехала в город, в заведение с интернет-кафе и копировальными аппаратами, и, дрожа над каждой страничкой, сделала дубликаты и подшила новые, чистенькие листочки в красивую пластиковую папку. К полудню следующего дня я принесла старику старую книгу и дубликат. Изумлению и восторгу Кетута не было предела; он был счастлив, потому что тетрадь хранилась у него пятьдесят лет. Что, впрочем, могло означать как пятьдесят лет в буквальном смысле, так и просто «очень долгое время».

Тогда я спросила, можно ли сделать фотокопии остальных книг, чтобы сохранить в целостности содержащуюся в них информацию. И Кетут протянул мне еще один бесформенный, растрепавшийся и еле живой фолиант, полный писанины на балинезийском санскрите и замысловатых схем.

— Еще один пациент! — воскликнул он.

— Я его вылечу! — пообещала я.

И снова мое начинание имело грандиозный успех. К концу недели я скопировала несколько старых манускриптов. И каждый день Кетут звал жену и, захлебываясь от восторга, демонстрировал дубликаты. И хотя выражение ее лица не изменилось, она внимательно изучила тетради.

В следующий понедельник, когда я пришла к Кетуту, Ниомо принесла мне горячий кофе в баночке из-под варенья. Я наблюдала, как она, хромая, несет напиток через двор на фарфоровом блюдечке, преодолевая долгий путь от кухни к Кетутову крылечку. Сначала я подумала, что кофе предназначается Кетуту, но оказалось — нет, он уже выпил свою чашку. А эта была для меня. Ниомо приготовила ее специально для меня! Я попыталась поблагодарить ее, но ее мои благодарности словно раздосадовали: она отмахнулась от меня, как от петуха, норовящего прыгнуть на кухонный стол на улице, когда она готовит обед. Но на следующий день Ниомо опять принесла мне баночку с кофе, поставив рядом миску с сахаром. А еще через день — баночку с кофе, сахарницу и холодную вареную картофелину. И так — каждый день недели — Ниомо добавляла новое угощение. Это стало смахивать на детскую считалку по запоминанию алфавита: «Я еду к деду и везу ему арбуз… Я еду к деду и везу ему банан… Я еду к деду и везу ему арбуз, банан, кофе в баночке из-под варенья, миску с сахаром и холодную картошку».

А вчера я стояла во дворе и прощалась с Кетутом, и Ниомо прошаркала мимо со своей метлой, подметая двор и делая вид, что ее ничто вокруг не интересует. Я стояла, сложив руки за спиной, и тут она подошла ко мне сзади и взяла одну мою руку в свою. Пересчитав пальцы, словно подбирая комбинацию кодового замка, она нашла мой средний палец и пожала его своим большим, крепким кулаком — долгое, сердечное рукопожатие. И я ощутила, как в этом сильном сжатии пульсирует ее любовь ко мне, как она поднимается по моей руке и проникает в самое нутро. Потом она отпустила руку и захромала прочь, скрипя больными суставами и не говоря ни слова, продолжая мести двор, будто ничего и не было. А я стояла как вкопанная и тонула в двух реках счастья одновременно.

У меня появился новый друг. Его зовут Юди, произносится имя как «ю-дэ-э-э». По рождению Юди яванец. Это у него я сняла дом, так и познакомились — он работает на англичанку, владелицу коттеджа, присматривает за домом, пока она проводит лето в Лондоне. Юди двадцать семь лет. Этот коренастый крепыш изъясняется южнокалифорнийским серферским сленгом, говорит «подруга» и «чувак». Его улыбка лед растопит, а для такого молодого парня у него очень длинная и нелегкая жизненная история.

Он родился в Джакарте, мать была домохозяйкой, отец — фанатом Элвиса, владельцем маленького предприятия по торговле кондиционерами и холодильными установками. Родители — христиане, что в этой части света считается странностью. Юди рассказывает забавные истории о том, как соседские мальчишки из мусульманских семей насмехались над ним, бросаясь такими оскорблениями, как «свиноед!» и «фанат Иисуса!» Но Юди на них не обижался: такой уж у него характер — его вообще мало что может обидеть. Однако его матери не нравилось, что он ошивается с мусульманскими детьми, в основном потому, что они бегали босиком (Юди это тоже нравилось), — она считала это негигиеничным. Поэтому мать предоставила сыну выбор — либо он надевает ботинки и идет играть на улицу, либо ходит босиком, но дома. Ботинки Юди не любил, потому и провел большую часть детства и отрочества в собственной комнате. Там он и научился играть на гитаре.

Мне еще не приходилось встречать людей столь музыкальных, как Юди. Он волшебно играет на гитаре, хотя никогда не учился этому, однако чувствует мелодию и гармонию, точно это две его родные сестры. Юди сочиняет музыку, объединяющую восточные и западные мотивы — классические индонезийские напевы, мелодичное регги и фанк в стиле раннего Стиви Уандера. Это трудно описать, но по нему просто плачут чарты. И я не знаю ни одного человека, кто слышал бы его музыку и не согласился со мной.

Всю жизнь Юди мечтал перебраться в Америку и заняться шоу-бизнесом. Да и кто, собственно, не мечтает об этом? Поэтому, еще когда он был подростком и жил на Яве, ему каким-то образом удалось выбить себе работу на круизном лайнере компании «Карнивал» (в то время он почти ни слова не знал по-английски) и вырваться из ограниченного мирка Джакарты в большой мир — в открытое море. Работа на круизном лайнере оказалась каторжной поденкой для трудолюбивых иммигрантов — жилье в трюме, двенадцатичасовой рабочий день, один выходной, уборка. Его товарищами были индонезийцы и филиппинцы. Они ели и спали в разных частях корабля и никогда не общались между собой (мусульмане и христиане, сами понимаете), но Юди в типичной для него манере подружился со всеми и стал кем-то вроде эмиссара между двумя группами азиатских рабочих. Он понимал, что у всех этих горничных, сторожей и посудомойщиков, работающих с утра до ночи, чтобы посылать семьям по сотне долларов в месяц, гораздо больше общего, чем различий.

Когда корабль впервые вошел в гавань Нью-Йорка, Юди не спал всю ночь, стоя на самой высокой палубе и любуясь панорамой города, возникающей над горизонтом, с бьющимся от волнения сердцем. Через несколько часов он сошел с судна в Нью-Йорке и сел в желтое такси — совсем как в кино. Когда таксист, недавно иммигрировавший из Африки, спросил, куда его везти, Юди ответил: «Куда угодно, друг, — просто покатай меня по городу. Хочу увидеть все». Несколько месяцев спустя корабль снова остановился в Нью-Йорке, и на этот раз Юди остался навсегда. Его контракт с круизной компанией кончился, он хотел жить в Америке.