Ширли вспомнила, как Энди принимал душ, и, наверное, у нее на лице появилась улыбка, потому что Мэри Хеггерти завопила:
— Не насмехайся надо мной, я честная женщина! Твари вроде тебя не смеют улыбаться мне прямо в лицо. Весь мир знает, кто ты такая, ты…
Она замолчала, словно ее выключили, — миссис Майлс влепила ей здоровую пощечину.
— Придержи свой мерзкий язык, девочка, — сказала миссис Майлс. — Никто не смеет говорить с моей подругой в таком тоне.
— Как вы смеете! — завопила сестра Майка.
— Я уже посмела… и ты схлопочешь еще, если будешь путаться у меня под ногами.
Увлекшись перепалкой, женщины на какое-то время совершенно забыли о Ширли. Они были примерно одного возраста и воспитания, хотя Мэри Хеггерти после замужества немного поднялась в общественной иерархии. Но выросла она на этих улицах и знала их законы. Нужно драться или отступать.
— Не лезь не в свое дело, — сказала она.
— Сейчас это станет моим делом, — сказала миссис Майлс, сжимая кулаки.
— Это не твое дело, — повторила сестра Майка и на всякий случай отступила на несколько шагов назад.
— Дуй отсюда! — крикнула миссис Майлс.
— Вы обо мне еще услышите! — пообещала Мэри Хеггерти, повернулась и с чувством собственного достоинства пошла прочь.
— Я очень сожалею, что вы ввязались в этот скандал, — сказала Ширли.
— Я сделала это с большим удовольствием, — ответила миссис Майлс. — Мне хотелось, чтобы она затеяла ссору, и уж тогда бы я с ней разделалась. Знаю я подобных дамочек.
— На самом деле я не должна ей никаких денег…
— Это не имеет значения. Было бы лучше, если бы были должны. Я получила бы удовольствие, приструнив ее как следует.
Миссис Майлс распрощалась с Ширли у ее дома и степенно пошла дальше. Внезапно почувствовав сильную усталость, Ширли с трудом дошла до квартиры и толкнула незапертую дверь.
— Ты скверно выглядишь, — сказал Сол. Он лежал, накрытый несколькими одеялами до самого подбородка. На голову была надета шерстяная шапочка. — И выключи, пожалуйста, ящик. Скоро я либо ослепну, либо оглохну.
Ширли положила сумку и выключила орущий телевизор.
— Становится холоднее, — сказала она. — Даже дома холодно. Я зажгу огонь и подогрею суп.
— Больше не могу есть эти дерьмовые мясные хлопья, — пожаловался Сол и состроил гримасу.
— Не говори так, — спокойно сказала Ширли. — Это настоящее мясо — именно то, что тебе нужно.
— То, что мне нужно, ты уже не можешь достать. Ты знаешь, что такое эти мясные хлопья? Я все про них узнал сегодня по телевизору. Я не очень интересуюсь этим вопросом, но я же не могу вырубить этот чертов ящик! Длинная программа о животных во Флориде. Должно быть, они там, в Майами-Бич, что-то слышали про животных. Они перестали осушать болота, а вместо этого занимаются черт-те чем. Улиткофермы — как тебе это нравится? Выращивают гигантских западноафриканских улиток — триста граммов мяса в каждой раковине. Вытаскивают, разрезают, обезвоживают, запаковывают и отправляют голодающим крестьянам сюда, на холодный север. Мясные хлопья. Что ты на это скажешь?
— Очень интересно, — сказала Ширли, размешивая бурые, похожие на щепки, кусочки мяса в кастрюльке. — Я один раз видела по телевизору кино, где ели этих улиток. По-моему, это было во Франции. Должно быть, они какие-то особенные.
— Для французов, возможно, но не для меня…
Тут у Сола начался жестокий приступ кашля, после которого он совсем ослаб и лежал на подушках, тяжело дыша.
— Может, хочешь попить воды? — спросила Ширли.
— Нет… все в порядке. — Его раздражение, похоже, исчезло вместе с кашлем. — Извини, что набросился на тебя, малышка, ты за мной ухаживаешь и все такое. Просто я не привык лежать пластом. Я всю жизнь сохранял отличную форму, регулярно занимался спортом, сам себя обслуживал, никогда никого ни о чем не просил. Но есть одна штука, которую не предотвратить. — Он мрачно посмотрел на свои одеяла. — Время идет походным маршем. Кости становятся хрупкими. Поскользнулся, упал — и вот уже в гипсе до самого подбородка.
— Суп готов…
— Не сейчас, я еще не проголодался. Может, включишь телевизор… Нет, оставь. Он мне надоел. В новостях сказали, что закон о чрезвычайном положении пройдет всего лишь через два месяца обсасывания его в конгрессе. Я этому не верю. Слишком много людей ничего об этом не знают или не беспокоятся, а потому на конгресс не оказывают настоящего нажима в этом отношении. У нас по-прежнему есть женщины с десятью детьми, умирающими от голода, которые считают грехом иметь детей меньше. Полагаю, в этом мы можем винить главным образом католиков: они все еще не верят, что контроль над рождаемостью — праведное дело.
— Сол, пожалуйста, не нападай на католиков. У моей матери в семье…
— Я не против кого бы то ни было, и я очень люблю семью твоей матери. И я не против пуритан, когда говорю, что эти задницы поджаривали на кострах старушек за то, что те якобы были ведьмами. Это история. Твоя церковь поставила рекорд в борьбе против контроля за рождаемостью со стороны общественности. Это тоже история. Результаты, свидетельствующие, что они не правы, — за окном. Они навязали остальным свои убеждения, и теперь мы все гнием в одной канаве.
— На самом деле плохо совсем не это. На самом деле церковь не выступает против идеи контроля над рождаемостью. Она против способов, которыми он осуществляется. Она всегда одобряла метод ритмов…
— Он недостаточно хорош. Как и пилюли, он не для всех. А когда они собираются дать «добро» спирали? Это единственное, что действительно работает. А знаешь, когда она появилась — самое простое средство для любой дуры, безопасное и безвредное? В 1964 году, когда светлые головы в университете Джона Хопкинса все исследовали, включая побочные эффекты, вот когда. Уже тридцать пять лет у них есть этот маленький кусочек пластмассы, который стоит от силы пару центов. Он вводится внутрь и остается там годами, он не препятствует процессам жизнедеятельности, не выпадает, в сущности женщина даже не чувствует его, но, пока он есть, она не может забеременеть. Вынь его — и она вновь сможет иметь детей, ничего не меняется. И самое забавное, что никто до сих пор не знает, как она действует. Это чудо. Возможно, нужно писать с заглавной буквы: Чудо. И церковь могла бы ее признать и сказать, что воля Божья на то, будет она действовать или нет.
— Сол, ты богохульствуешь.
— Я? Ничего подобного! У меня, как у каждого, есть право высказывать догадки относительно того, что думает Бог. В любом случае это не имеет к нему никакого отношения. Я просто пытаюсь найти извинение для католической церкви, которая не желает принять эту штуку и дать страдающему человечеству небольшой отдых.
— Сейчас этот вопрос рассматривается.
— Грандиозно. Они запоздали всего на каких-то тридцать пять лет. Может, все же закон и пройдет, хотя сомневаюсь. Это старая история: то чересчур рано, то чересчур поздно. Мир скатился к черту в ад, и это мы столкнули его туда.