Но времена меняются, и когда кончик кнута снова понесся ко мне, я отскочил в сторону и выбросил руку вперед. Плеть больно хлестнула запястье и обвилась вокруг ладони. Я дернул ее на себя, но вырвать не смог — парень оказался сильнее, чем я рассчитывал. Он коротко рыкнул то ли от злости, то ли от удивления и, перехватив рукоятку кнута повыше, шагнул ко мне и ударил без замаха. Я моргнул и понял, что лежу на земле, а глаза мне заливает кровь из рассеченной брови. М-да, драчун из меня всегда был неважный. Арбалет бы мне, арбалет! Я очень хорошо умею убивать с расстояния и в спину. Еще лучше, чем рисовать.
Я скорее почувствовал, чем увидел, как кнут несется ко мне снова, и успел заслонить лицо. Плеть разорвала и без того на соплях держащийся рукав и распорола кожу от локтя до запястья. Я понял, что, если не встану сейчас, этот ублюдок просто запорет меня. Собаке собачья смерть, да только помирать так мне всё равно не хотелось.
— Прекратите!
Я сплюнул, опустил кровоточащую руку, оперся о землю, погрузив пальцы в светло-серую от муки пыль. Заморгал, стряхивая с ресниц кровь, протер глаза пальцами.
Надо мной возвышались две пары раздувающихся черных ноздрей.
Выругавшись, я вскочил и отпрянул, хотя кони казались спокойными. Кучер, правящий маленькой, малиновой с позолотой каретой, разглядывал меня с надменным презрением. Мальчишка-пекарь, спрятав кнут за спину, раболепно мял забрызганный моей кровью колпак и пялился на свои ноги.
Я снова посмотрел на карету и только теперь заметил в опущенном окне женщину. Белокурую, кукольно красивую. Ее губы дрожали от гнева, а в глазах стояло изумление, смешанное с печалью. Кажется, ненаигранное, хотя она… она-то играла всегда. Не играть она просто не умела. Как, впрочем, и все мы.
— О боги, Эван… — вздохнула она, и мне вдруг стало стыдно. Я отер рукавом капающую в глаз кровь и выдавил улыбку.
— Привет, радость моя. Ты, я вижу, в порядке.
— Жойен, открой дверцу.
Кучер покосился на меня с крайним подозрением, но соскочил с козел и подчинился. Я подковылял к карете и глазам своим не поверил, когда сиятельная леди пододвинулась и кивком указала мне на скамеечку рядом с собой.
— Забирайся.
— Я тебе всю карету запачкаю.
— Ох, Эван, помолчал бы ты лучше.
Очень странно было слышать это от нее. А может, и нет. Теперь уже — нет.
Я сел, и кучер захлопнул дверцу.
— Жойен, домой, — сказала Паулина.
…— Запредельный, да что же с тобой вечно происходит?
Я только пожал плечами — во-первых, рот у меня в этот момент был занят активным пережевыванием индюшачьего мяса, вкуснее которого я, кажется, в жизни ничего не ел, а во-вторых, ответить мне было нечего. Паулина сидела напротив, рассеянно наблюдая за моими свинскими манерами и теребя в руках веер. Шелковый, и никаких перьев заживо оскальпированных цапель. И то хорошо.
— Почему ты один? И почему… здесь?
— Хотелось бы у тебя спросить то же самое, — выждав, пока мясо покинет мой рот и устремится к желудку, внятно проговорил я. Паулина слегка нахмурила подведенные брови, отвела взгляд. Она, кажется, повзрослела, хотя не виделись мы всего пару месяцев. Три… или четыре? Я уже потерял счет времени.
— Ты же собирался вернуться, — тихо сказала она.
В комнате было много света, солнце заливало мраморные плитки пола. Паулина назвала этот маленький зал своей «личной гостиной», и, несмотря на то, что меня насторожило слово «личная», я не мог не признать, что обставлена она с несколько большим вкусом, чем ее особнячок в Лемминувере. То ли люди и правда меняются, то ли…
— А ты не собиралась вернуться? — спросил я, откладывая вилку.
Ее брови снова дрогнули. Она положила локти на стол и вздохнула:
— Юстас пытался… Ты его надоумил, да?
— Конечно. — Проклятье, почему Юстас? Я вроде бы посылал к ней Грея. — Я хотел тебя вернуть.
— Извини, — помедлив, проговорила Паулина, глядя в распахнутое окно. — Я… не могу вернуться.
— Ну ладно, — сказал я и отпил вина. Белого, прозрачного как слеза и очень сладкого — вот уж не знал, что она такая гурманка.
Паулина вздрогнула и быстро повернулась ко мне, как будто удивленная. Ну да, а чего я еще ожидал?
— Я тоже не вернусь, — коротко пояснил я и, предупреждая ее недоумевающие возгласы, выставил вперед ладонь. — Не надо, договорились? Много чего случилось. Я буду рад, если Ларс с Греем достойно продолжат начатое нами дело. Мне теперь с ними не по пути.
По ее лицу я видел, что она многое хочет мне сказать… и она должна была — ведь это Паулина, болтливая и глупая, но очень хитрая куколка, которая была незаменимым орудием шпионажа и которую непонятно за что любил Грей. Впрочем, я погорячился: она на редкость красива. Хватает мужчин, которые любят только за это.
Но она промолчала, только смотрела на меня во все глаза, потрясение и, кажется, осуждающе. Ох, кто бы говорил, детка…
Я со стуком поставил бокал обратно на стол и светским тоном осведомился:
— Каким ветром тебя занесло в столицу?
— Я вышла замуж.
Вот ведь… Подобного я почему-то не ожидал. А следовало: этот дом слишком велик для нее одной да и находится, насколько я могу судить, отнюдь не в том квартале, где аристократы содержат своих фавориток… А уж как прислуга косилась на меня, пока мы с Паулиной шли через двор…
— За кого? — спросил я с большим интересом, чем чувствовал.
— За графа Перингтона.
Хорошо, что я не пил в этот момент. Впрочем, по моему лицу она и так всё поняла.
— Да, — горячо сказала Паулина, выпрямляясь и стискивая веер. Похоже, знатные леди носят веера только для того, чтобы стискивать их, когда нервишки шалят. Проклятье, знатные леди… — А что, так трудно поверить, что я могу быть графиней?
— Да что вы, миледи, — протянул я, откидываясь на спинку стула. Индюшки оставалась еще треть, но есть мне вдруг расхотелось. — Совсем наоборот. Я удивлен, что вы ждали так долго. Выбирали?
— Он любит меня, Эван. Он на самом деле меня любит, понимаешь?
— Грей тоже тебя любил.
Паулина встала и пошла ко мне. Ее лицо ровным счетом ничего не выражало, и я просто смотрел на нее, не имея ни малейшего представления о том, что она намеревается сделать, пока пощечина не обожгла мне лицо.
— Если ты еще раз назовешь при мне его имя, я позову дворецкого и велю ему вышвырнуть тебя вон, — очень спокойно сказала она.
Я молча потер ушибленную щеку, не сводя с нее глаз. Паулина стояла надо мной, холодная, прекрасная и очень усталая. Я вдруг подумал, что не имею ни малейшего права вмешиваться в ее жизнь. Да и никогда не имел.
— Прости, — сказал я.