— В каждой деревне по три сотни здоровых парней! — надрывался монашек. — А еще города, и форты, и монастыри! Если всем собраться, можно будет оказать сопротивление!
— Ага, — скептически хмыкнул кто-то, когда многоречивый слуга богов умолк на миг, чтобы смочить глотку элем. — Есть уже у нас одно. Сопротивляются. А толку-то?
— Это кто? — тут же отозвался его собеседник. — Это арбалетные крысы, что ли?
Я невольно сполз на стуле пониже, пряча прикрепленный к поясу арбалет. Я старался не пускать его в дело без крайней нужды, но крайняя нужда за последние дни почему-то случалась часто. Арбалетные крысы, скажет тоже. Интересно, много ли этот остряк видал крыс с арбалетом? Или арбалеты, которые заряжают крысами?
— И они, и саймековские бабы…
О-о! Как тонко подмечено. Ричу бы Понравилось.
— И эти ребята, которые вроде как в степи…
— Да вранье, — заметил третий собеседник. — Нет никого в степи. И Саймек только пыль в глаза пускает, а у самого и сотни не набралось.
— Ты откуда знаешь?
— А сидел бы он, что твоя наседка на яйцах, на Перешейке этом? Сопротивление! — слово прозвучало как ругательство, и почему-то осознание этого отдалось во мне какой-то мучительной сладостью. — Как баба сопротивляется, когда на сеновал ее потащишь — так и эти…
— Ну, зато арбалетчики штаны не просиживали. Как они Растерского лорда прижали! Любо-дорого посмотреть!
Помнят… Надо же, а я уже и сам забыл… Да, повеселились мы тогда…
— А, что проку. Главного их порешили, они и сдохли. Обычное дело…
— Да что главный, они и без него…
Ну, что меня порешили, я знаю уже давно, но приятно было услышать, что слухи о моем чудесном воскрешении Порталесса еще не достигли. Я не думал, что кто-нибудь здесь узнает меня, как это случилось в степи, и теперь только укрепился в этой мысли. Жнец это всё побери, мне и так в последнее время хватает забот на разнесчастную мою голову, может, пора немного и передохнуть?
Сухопарый монах тем временем возобновил свою пламенную речь, хотя всерьез его явно никто не воспринимал. Не знаю, сколько бы это еще продлилось, благо эля он мог выпить, судя по всему, немерено, но его призывы были прерваны грохотом, с которым полетели на пол остатки двери. В гостиницу вломился взмыленный мужик с бычьей шеей и нехорошей сумасшедшинкой в глазах, одетый в зеленое. Вернее, когда-то его шерстяная безрукавка, натянутая на кирасу, была, вероятно, зеленой, а сейчас скорее бурой от грязи, крови и застарелой блевотины. За ним виднелась колышущаяся масса из кожи, железа и неприятных рож.
— Двадцать ртов, — рявкнул он. — Живо!
По притихшему залу прошел ропот. Явления Зеленых на переправу никто не ожидал, а означало оно только одно — ближайший паром снова будет занят солдатами. Хотя эта переправа и не отказывалась, в отличие от остальных, обслуживать мирное население — по тройной цене, разумеется, — правое дело благородной освободительной войны (потому что Зеленые называли себя не кем иным, как освободителями и поборниками дела истинного короля, откровенно плюя на все издревле существовавшие в стране законы наследования) было прежде всего.
Сумасшедший сержант, игнорируя поднявшийся и тут же улегшийся шум, прошел на середину зала и смачным пинком свалил восседавшего там монаха на пол. Монах рухнул совершенно молча, резво поднялся, осенил себя священным знамением и, демонстративно ковыляя, поплелся в дальний угол зала. Разумеется, в мой — видимо, именно я из всех присутствующих больше всех сейчас мечтал остаться в одиночестве, и он каким-то образом это почувствовал. Плюхнувшись на скамью рядом со мной, он мрачно смотрел, как два десятка солдат рассаживаются за столом, лишь недавно служившим ему трибуной.
— Совсем без совести народ пошел, без принципов. Без ценностей! — пробормотал монашек и вскинул на меня пылающие воодушевлением глаза. Они у него были разного цвета: карий и голубой. — Вот вы, сударь, имеете понятие о принципах и ценностях?
Говорил он тихо, но мне всё равно не слишком хотелось вступать в политические диспуты. И не только потому, что в пяти шагах от нас сидел отряд Зеленых, которым рассуждения монашка могли не понравиться. Просто всё это не имело ко мне никакого отношения.
Чтобы дать ему это понять, я меланхолично отхлебнул эля из своей кружки и ответил:
— Нет, святой брат, не имею.
Это оказалось роковой ошибкой. Если бы я смолчал, он бы, наверное, отстал. А так я лишь дал ему повод ринуться на спасение моей заблудшей души, и я мгновенно понял это по его расширившимся разноцветным глазам.
— А надо бы, сударь, надо бы! Если бы хоть половина из нас имела представление о ценностях и принципах, о-о…
С его бы энергией да в партизанские командиры. Я ему это и сказал, снизив голос до полушепота. Монашек замахал руками. Они были такими же сухонькими, как и всё его тело, и в обрамлении широких рукавов рясы напоминали крылья летучей мыши.
— Что вы, что вы! Я только смиренный служитель Троих. Трое ныне нуждаются в оплоте не меньше, чем наш досточтимый монарх… Совсем, знаете ли, народ потерял богобоязненность. Храмы — один на округ, часовня — одна на сотню миль, менторов лорды не пускают на порог, а простонародье так и вовсе гонит с кулаками! Никаких принципов, ценностей… Говорят: воры. Но не для себя ведь берем, для Троих! Никаких ценностей… Вот вы, сударь, когда в последний раз ходили к Запредельному?
Совсем недавно, святой брат, мог бы сказать я ему. Мы с Запредельным теперь родные братья, а уж к Жнецу я ходил, по меньшей мере, дважды. А может, и трижды, если считать ночь в далеком черном храме за две…
Но это всё равно не мои боги. Или я — не их… бог?
Что за глупая мысль.
— …А его величество милостью Троих государь наш хоть часовни не жжет, — прошипел монашек, зло косясь на Зеленых, к тому времени уже получивших свой дармовой эль и говядину. Сидели они тихо, уткнувшись в кружки, — видно, их сержант не только казался сумасшедшим. Он то и дело окидывал зал свирепым тупым взглядом, и мне совсем не хотелось бы встретиться с ним глазами. Я поспешно повернулся к монашку.
— Так ведь Гийом тоже не слишком ратует за возрождение Троих, — сказал я, и монашек моргнул, словно совсем забыл, что я умею говорить.
— Это он сейчас не ратует, — после паузы согласился он. — А потом, когда победит предателя, неровен час, и вспомнит про бедных святых братьев, сподвигавших чувства народа в верное русло… Вы за короля, сударь, не правда ли? Вы молитесь Троим?
Вот, значит, как, подумал я, едва не усмехнувшись. Могу спорить, по аленкурским трактам бродят такие же велеречивые гаденыши из братства, подбивая народ на восстание против Гийома. А когда одна из сторон победит, Верховный Ментор придет и скажет: в этом и наша заслуга, сир…
Снова. Жнец их возьми, снова, везде одно и то же.
И как же сладко, как легко и сладко осознавать, что мне до всего этого дела больше нет. Что с неба могут литься помои и коровий помет, и я останусь чистым под этим навозным ливнем. Не правда ли?