Шэй подошла к Зейну и продемонстрировала ему драгоценные
камешки в глазах.
— Как думаешь, они мне идут? — спросила она.
— Они тянут на пятьдесят милли-елен,
[3]
— заверил ее Зейн.
Его заявление потрясло всех.
— Одна милли-елена — это столько красоты, что хватит на
запуск одного космического корабля, — объяснил Зейн, и все «кримы»
рассмеялись. — Так что пятьдесят — сами понимаете…
Шэй улыбнулась. От похвалы Зейна она раскраснелась, как от
шампанского.
Тэлли пыталась расслабиться, но от мысли о том, что за ней
слоняется костюмированный чрезвычайник, ей было здорово не по себе. Через
несколько минут она вышла на балкон большой башни, чтобы подышать прохладным
свежим воздухом.
К башне было привязано несколько воздушных шаров. Они парили
в небе, будто черные луны. «Воздушники», стоявшие в гондоле одного из шаров,
стреляли по пассажирам другой гондолы «римскими свечами» и хохотали, когда
безопасное пламя с рокотом летело сквозь ночную тьму. А потом один шар начал
подниматься, и рев его горелки перекрыл шум бала. Цепь, которой гондола
крепилась к поручню балкона, упала и ударила по башне. Шар поднимался, язык
пламени становился все меньше и меньше и наконец совсем исчез вдали. «Если бы
Шэй не познакомила меня с „кримами“, — думала Тэлли, — я бы стала
„воздушницей“». «Воздушники» всегда куда-то улетали по ночам и приземлялись в
разных местах, а потом вызывали аэромобиль, чтобы тот забрал их откуда-нибудь с
далекой окраины или даже из-за черты города.
Тэлли посмотрела за реку, на темный Уродвилль, и в душе ее
почти ничто не всколыхнулось. Это было странно. Несколько месяцев, проведенных
за городом, спутались, перемешались в ее памяти, но зато Тэлли отчетливо
помнила, как была уродкой, как любовалась по ночам видом Нью-Красотауна из окна
своей спальни, как ей до смерти хотелось, чтобы поскорее исполнилось
шестнадцать… Она всегда представляла себя на этой стороне, на какой-нибудь
высокой башне, а вокруг горят фейерверки, со всех сторон — красотки и красавцы,
и она сама тоже красавица.
Конечно, Тэлли из тех фантазий чаще всего была одета в
бальное платье — а никак не в шерстяной свитер и рабочие штаны, и ее лицо не
было перепачкано грязью. Тэлли прижала пальцем нитку, выбившуюся из вязки, и
пожалела о том, что Шэй сегодня нашла в ее гардеробной этот свитер. Тэлли
хотелось забыть о Дыме насовсем, прогнать бессвязные воспоминания о том, как
она бежала, как пряталась, как чувствовала себя предательницей. Она то и дело
поглядывала на дверь лифта, опасаясь появления незнакомца в костюме
чрезвычайника, и это было очень неприятно. Ей хотелось полностью осесть в этом
мире и не дрожать при мысли о том, что он в любой момент может рухнуть.
Может быть, Шэй говорила правду и сегодняшнее голосование
решит все. «Кримы» представляли собой одну из самых сплоченных группировок
Нью-Красотауна. Если тебя принимали и ты становился «кримом», ты всегда мог
рассчитывать на то, что у тебя есть друзья, на веселые вечеринки и
увлекательные разговоры. Скоро Тэлли больше не придется ни от кого убегать.
Единственное препятствие заключалось в том, что в «кримы» не
принимали тех, кто в пору своего уродства не предавался запрещенным забавам на
полную катушку и не мог рассказать ничего о том, как вылезал по ночам из окна
интерната, как всю ночь летал на скайборде, как удирал из города. «Кримы» были
красавцами и красотками, не забывающими о своем уродском прошлом и
продолжающими радоваться удачным розыгрышам и хулиганским забавам, которые
по-своему скрашивали жизнь в Уродвилле.
— Сколько бы ты дала за этот вид? — спросил Зейн,
незаметно подобравшись к ней.
В старинном черном костюме был особенно заметен его рост,
максимальный для красавцев — два метра.
— Сколько бы дала?
— Сто милли-елен? Пятьсот? Может быть, целую елену?
Тэлли вдохнула поглубже, чтобы успокоиться, и посмотрела на
темнеющую за деревьями реку.
— Ничего бы не дала. Это ведь Уродвилль, что с него
взять.
Зейн хмыкнул.
— Будет тебе, Тэлли-ва. Не стоит так презирать наших
маленьких уродливых братцев и сестричек. Они не виноваты в том, что не такие
красивые, как ты.
Он заботливо убрал за ухо выбившуюся прядь ее волос.
— Я не про них. Про само это место. Уродвилль — это
тюрьма.
Сказала и сразу почувствовала, как неуместны здесь такие
слова. Уж слишком они были серьезны для вечеринки.
Но Зейн, похоже, не имел ничего против такого поворота
беседы.
— Ты ведь бежала оттуда, да? — Он осторожно провел
рукой по топорщащимся шерстинкам свитера, как делали остальные. — Скажи, в
Дыме было хоть немножко лучше?
«Интересно, ему нужен правдивый ответ? — задумалась
Тэлли. — Как бы не ляпнуть что-нибудь несуразное. Ведь если Зейн решит,
что я не гожусь, голоса „против“ посыплются дождем, что бы мне ни обещали Шэй и
Перис».
Тэлли посмотрела Зейну в глаза. Они мерцали переливами
золота и отражали огни фейерверков, будто крошечные зеркала. Эти глаза чем-то
манили Тэлли. То было не просто обычное волшебство красоты, нет, что-то гораздо
серьезнее. И развеселый бал вокруг словно перестал существовать для нее. Зейн
всегда очень внимательно слушал ее рассказы о Дыме. Он уже слышал обо всех ее
приключениях, но, похоже, так и не наслушался.
— Я ушла в ночь перед тем, как мне должно было
исполниться шестнадцать, — сказала Тэлли. — Так что сказать, что я
бежала из Уродвилля, было бы не совсем правильно.
— Это верно, — согласился Зейн. Он отвел взгляд и
освободил Тэлли от своих чар. — Ты бежала от операции.
— Я пошла за Шэй. Мне пришлось остаться уродкой, чтобы
найти ее.
— Чтобы спасти ее, — уточнил Зейн и снова устремил
на нее взгляд своих золотых глаз. — Так?
Тэлли осторожно кивнула. От вчерашнего шампанского у нее все
еще кружилась голова. А может быть, уже от сегодняшнего.
Она посмотрела на свой опустевший бокал. «Сколько я уже
успела выпить?»
— Просто я не могла поступить иначе, — сказала
Тэлли и тут же поняла, как по-дурацки это прозвучало.
— Чрезвычайные обстоятельства? — спросил Зейн с
холодной усмешкой.
Тэлли вздернула брови. Интересно, много ли он успел
натворить, пока был уродцем? О себе Зейн не очень-то распространялся. Хотя он
был ненамного старше Тэлли, ему, похоже, вообще не пришлось никому доказывать,
что он настоящий «крим». Он просто был им.
Несмотря на пластику, сделавшую его губы тонкими, Зейн был
очень хорош собой. Черты лица у него были более резкими, чем у большинства
красавцев, — казалось, врачи, когда лепили его образ, решили взять все
самые предельные значения параметров, оговоренных в инструкциях Комиссии
красоты. Скулы остро выпирали под кожей, будто наконечники стрел, а когда Зейн
удивлялся, его брови выгибались несоразмерно высоко. Тэлли вдруг с пугающей
ясностью осознала, что если любую из черт лица Зейна сместить хоть на несколько
миллиметров, он будет выглядеть ужасно. Но при этом представить его уродливым
она бы ни за что не смогла.