Винляндия - читать онлайн книгу. Автор: Томас Пинчон cтр.№ 60

— «Мэгнин»? — мрачно улыбалась Зипи, бывало. — Для торгового центра сойдёт, где-нить, наверно, на Лонг-Айленде, очень славные, конечно, дамские туалеты, но я вас умоляю, это не значительный магазин. — А Дица была нытиком еды…

— Попробуйте датские плюшки хоть где-нибудь здесь найти! — Публику Западного побережья они находили «холодной и отчуждённой» столь же неизменно, сколь вспоминали квартирное житьё в Большом Яблоке целиком и полностью «тёплым и добрососедским».

Прочих это развлекало.

— Вы шуттитти? — фыркал, бывало, Хауи, занимавшийся бумажками. — Я туда к сестре ездил, только попробуй с кем-нибудь глазами встретиться, малыша, за жопу сразу возьмут.

— Мы не из тех, кому надо всё время замуровывать себя в машинах, — отмечала Зипи, — не так ли? нет, и наших собак и кошек не нужно отправлять к мозгоправам, и мы, конечно, не выходим из воды, не ебём кого-нибудь прямо на пляже, а потом не убегаем трусцой дальше, не оставив даже номера, — что, на самом деле, случилось с нею самой во время первых вводных выходных девочек на Западном побережье, событие, несмотря на свой дух сверхъестественного, оставившее у обеих сестёр определённое отношение к сёрферской общине, к коей, по причине его ксантохроидной внешности, они особо причисляли Хауи — как её типичного представителя.

Наблюдать за их работой было наслаждением бездумной грацией. Зипи монтировала при помощи своих ногтей и скотча, Дица предпочитала зубы и скрепки, а когда плёнка доходила до «Мувиолы», редко кто-либо из сестёр сбивался больше чем на кадр. За работой они любили курить одну от одной и перед собой иметь два или три телевизора, настроенные на разные каналы, работали те одновременно, плюс рок-н-ролл, чем кислотно-ориентированней, тем лучше, по радио, тем самым резка и склейка происходили в среде, которую можно назвать ритмичной. Обнаружив, что обе они — Близнецы, Мираж, астролог съёмочной группы, принялась подбрасывать им ежедневные аспекты. Они выучились вставать в странное время, а когда Луна сбивалась с курса, не работать вообще.

Френези и Писки унаследовали то, что осталось от «Нигилистского Кино Коллектива Смерть Свиньям», базировавшегося в Беркли, обречённой попытки реализовать по жизни метафору кинокамеры как оружия. В активы «Коллектива» входили корпуса камер, объективы, свет и штативы для софитов, «Мувиола», гидравлическая опора киносъёмочного аппарата, полный холодильник «ЭКО», и, поначалу уж всяко, охвостье наиболее упрямого личного состава, что перенесло некоторую фразеологию из прежнего манифеста «Коллектива» в новый «24квс»… «Камера — винтовка. Снятое изображение — сыгранная смерть. Составленные вместе изображения — фундамент после-жизни и Страшного суда. Мы станем архитекторами справедливой Преисподней для фашистской свиньи. Смерть всему, что хрюкает!» — что для многих было слишком уж далёким заходом, включая Мираж, даже вскочившую на ноги настоять на своём: свиньи-де на самом деле оттяжны, фактически оттяжнее всяких людей, к которым лепят их имя.

— Скажем, «быки», — высказался Млат Потит.

— Бычки чёткие, — возмутился Хауи, у которого во рту размещался как раз недокуренный чинарик. Кришна, звуковик, выступила с условием, что любая жизнь, даже бычков, свята.

— Минуточку, — крикнул один из первоначальных Смертесвинников, — такие разговоры подрывают всю нашу концептуальную базу, мы ж о снятии людей тут говорим, нет?

— А, да? у тебя знак какой, чувак? — поинтересовался Хауи.

— Дева.

— Тогда понятно.

— Знакизм! — завопила Мираж. — Хауи, это ещё хуже расизма!

— Хуже сексизма, — в унисон прибавили Писки.

— Дамы, дамы, — громыхнул Млат, помавая своим афро-гребнем, а Хауи, меж тем, зардевшись глазами, протянул тлеющий кропаль с «золотой Колумбией» в знак примирения.

— Оттяжней, народ, — порекомендовала Френези, которая не вполне председательствовала на сборище, просто, как водится, изо всех сил старалась держаться вне пределов свары. Компашка подобралась такая, что ни один анархист бы не взмечтал. Когда на борт взяли ДЛ, они с Млатом, питая совместную нежность к просветлению через жоподрание, незамедлительно стали реалистическим крылом «24квс», тем самым противостоя зачастую опасно отсутствующим мечтателям Мираж и Хауи. Френези и Писки сражались в центре, а задача делать так, чтобы все были «счастливы», падала на Кришну. Френези возвращалась с полудюжиной катушек дизритмических калифорнийских девушек, танцующих на митинге, Зипи и Дица впадали в ярость от невозможности заставить какую-либо хиппейскую цыпу хоть что-нибудь делать под музыку («Вот цуриса мне только не хватало!» — «И цимиса!»), и вечно Кришна отыскивала правильную музыку, умело манипулировала скоростью плёнки, а также всегда, похоже, знала, чего хотят Писки, не успевали они захотеть, и посему быстро заработала в группе репутацию обладателя обширных навыков в СЧВ. Когда спины оставались неприкрыты, а дела по дому не сделаны, когда слова становились чересчур двусмысленны, именно Кришна водила всех в ванную и становилась советчиком настолько, сколько требовалось. Без неё, считала Дица, нипочём не скажешь, когда бы всё это развалилось, переглядываясь с ДЛ так, что Прерия этого взгляда не упустила.

Ночь и плёнки жужжали дальше, вращались бобина за бобиной, и Прерию вносило и проносило сквозь Америку стародавних дней, кою она по большей части никогда не видела, разве что в быстрых роликах по Ящику, призванных дать понятие об эпохе, или же на неё отдалённо намекалось в повторах «Околдованных» и «Братии Брейди». Тут были обычные мини-юбки, очки в проволочных оправах и бисер любви, плюс хуями размахивали хиппейские мальчики, чью-то собаку пичкали ЛСД, дубль за дублем играли рок-н-ролльные банды, некоторые — довольно ужасно. Забастовщики дрались со штрейкбрехерами и полицией у забора на краю чисто-зелёного перистого поля артишоков, а грозовые тучи плыли в кадр и из него. Штурмовики выселяли коммуну в Техасе, парней лупили свинчаткой, девок в наручниках хватали за писи, мелким просто по шеям давали, а живность истребляли, и всё это Прерия, натужно дыша, заставляла себя смотреть. Над полями ферм и яркорубашечными сборщиками всходили солнца, вдалеке недвижимо силуэты автобусов и разъездных туалетов на трейлерах, безжалостно сияли на массовые испепеления дури, выращенной в Америке, языки пламени — слабые оранжевые искажения дневного света, и заходили над студгородками колледжей и средних школ, превращёнными в автопарки военной техники, отбрасывающей масляные тени. В образах этих было мало благодати, разве что случайная — подсвеченный сзади пот на руке национального гвардейца, когда тот замахивался винтовкой на демонстранта, крупный план лица батрацкого нанимателя, говорившего всё, чего старался не сказать его хозяин, эти случайные луга и закаты, — недостаточная, чтобы помочь смотрящему не видеть и не слышать того, что, настаивала плёнка, он должен.

В какой-то миг Прерия поняла, что человек за камерой большую часть времени — вообще-то её мать, а если она сумеет не заполнять ничем рассудок — сможет впитать, сама условно стать, Френези, присвоить её глаза, почувствовать, когда кадр задрожит от усталости, или страха, или отвращения, там всё тело Френези, да и разум её тоже, выбирающий кадр, её волевое намерение выйти туда, зарядить катушку, снять. Прерия плыла, призрачно лёгкая головой, словно Френези уже умерла, только особо, при условии минимальной строгости режима, где возможны ограниченные посещения, только при посредничестве проектора и экрана. Словно бы как-то, на следующей бобине или за следующей, девочка отыщет способ, хоть какой-то, с нею поговорить…