Тень ветра - читать онлайн книгу. Автор: Карлос Руис Сафон cтр.№ 92

— Инспектор Франсиско Хавьер Фумеро…

— Гордость и опора Главного полицейского управления. Даниель, ты знаешь, что это значит?

— Что мы с самого начала тыкались в пустоту, как слепые котята.

Барсело взял шляпу, трость и направился к выходу, тихо ответив:

— Нет, тычки, пожалуй, на нас посыплются только сейчас.

Вечер я провел, разглядывая злосчастное письмо о пополнении мною рядов наших славных вооруженных сил и ожидая новостей от Фермина, который все еще был неизвестно где, хотя лавку я закрыл полчаса назад. На звонок в пансион на улице Хоакина Коста ответила донья Энкарна, она была слегка навеселе и сказала, что Фермина не видела с самого утра.

— Если он не явится через полчаса, ужин будет есть в холодном виде, у меня не «Ритц». Надеюсь, ничего такого не случилось?

— He волнуйтесь, донья Энкарна, мы дали ему важное поручение, так что он, наверное, задержится. Кстати, если он придет до того, как вы ляжете спать, будьте добры, скажите ему, чтобы мне перезвонил. Я — Даниель Семпере, сосед вашей приятельницы Мерседитас.

— Хорошо, но имейте в виду, в половине девятого я уже в постели.

Затем я позвонил Барсело, Фермин вполне мог быть там, опустошая кладовые Бернарды или тиская ее по углам. Я даже не подумал, что ответить может Клара.

— Даниель, вот так сюрприз!

«Что верно, то верно», — подумал я и с велеречивостью, достойной профессора дона Анаклето изложил цель моего звонка, стараясь при этом показать, что дело это интересует меня лишь постольку-поскольку.

— Нет, Фермина здесь весь день не было. И Бернарда все время со мной, я бы знала. Знаешь, мы с ней о тебе говорили.

— Скучная тема для разговора.

— Бернарда говорит, что ты очень хорош собой, совсем взрослый.

— Принимаю витамины.

Долгое молчание.

— Даниель, может, когда-нибудь мы снова станем друзьями? Сколько лет должно пройти, чтобы ты меня простил?

— Мы и так друзья, Клара, и мне нечего тебе прощать. Ты же знаешь.

— Дядя говорит, что ты все еще пытаешься разузнать что-нибудь о Хулиане Караксе. Заходи как-нибудь перекусить, расскажешь новости. Мне тоже есть что тебе рассказать.

— На днях непременно.

— Я выхожу замуж, Даниель.

Я смотрел на трубку с ощущением, что то ли ноги проваливаются в пол, то ли мой позвоночник резко укоротился на десяток сантиметров.

— Даниель, ты слышишь?

— Да.

— Ты удивлен?

Я с огромным трудом сглотнул вязкую, как цемент, слюну:

— Нет. Удивительно, что ты не вышла замуж уже давно, претендентов-то у тебя, я думаю, хватало. И кто этот счастливчик?

— Его зовут Хакобо, ты его не знаешь. Он — друг дяди Густаво, один из руководителей «Банка Испании». Мы познакомились на оперном концерте, который организовал дядя, Хакобо поклонник оперного искусства. Он старше меня, но мы хорошие друзья, а ведь это самое главное, правда?

У меня на языке вертелась колкость, но язык я прикусил. И ощутил, как рот наполняется ядом.

— Конечно… Ну ладно, поздравляю.

— Ты никогда меня не простишь, Даниель! Я всегда буду для тебя Кларой Барсело, предательницей.

— Ты для меня всегда будешь Кларой Барсело, и точка. Ты прекрасно знаешь.

Еще одна пауза, из тех, после которых появляется седина.

— А ты, Даниель? Фермин говорит, что у тебя девушка, и очень красивая.

— Клара, у меня клиент, я должен идти. Перезвоню на неделе, и договоримся о встрече. Еще раз поздравляю.

Со вздохом я повесил трубку.

Отец вернулся от клиента весьма подавленный и молчаливый. Я накрывал на стол, он готовил ужин, не интересуясь даже Фермином и делами в лавке. Весь ужин мы глядели в тарелки, делая вид, будто слушаем неумолчно голосившее радио. Отец почти не ел, только перемешивал ложкой безвкусный водянистый суп, словно искал на дне золото. Я сказал:

— Ты бы съел хоть ложку.

Отец пожал плечами. Радиоголоса продолжали молоть чепуху, и он встал, чтобы его выключить. Спросил, наконец:

— Что там в письме из военкомата?

— Меня призывают через два месяца.

Его взгляд состарился лет на десять.

— Барсело сказал, что позаботится, чтобы после учебки меня перевели в барселонский гарнизон, я даже смогу приходить домой на ночь.

Отец слабо кивнул. Мне тяжело было смотреть на него, и я встал убрать со стола. Отец остался сидеть с отсутствующим видом, уперевшись локтями в стол и опустив подбородок на переплетенные пальцы рук.

Собираясь мыть тарелки, я вдруг услышал шаги на лестнице, четкие, быстрые, тяжелые, словно забивающие гвозди и даже выстукивающие зловещий код. Я поднял глаза на отца. Шаги замерли на нашей площадке. Отец встал, встревоженный, и тут раздались удары в дверь, и кто-то крикнул громовым, разъяренным голосом, который мне был смутно знаком:

— Полиция! Открывайте!

Тысячи игл впились мне в сердце. Дверь задрожала от новой серии ударов. Отец подошел и посмотрел в глазок.

— Что вам нужно в такой час?

— Откройте или мы вышибем дверь, сеньор Семпере! Повторять не буду.

Я узнал голос Фумеро и похолодел. Под испытующим взглядом отца мне пришлось кивнуть, и он, подавив вздох, открыл. Фумеро и два его постоянных спутника в серых плащах, похожие на марионеток, стояли на пороге в желтоватом свете с лестницы.

— Где?! — крикнул Фумеро и кинулся в гостиную, отшвырнув отца с дороги.

Тот попытался его задержать, но один из агентов заломил ему руку за спину и толкнул к стене, действуя с холодной, привычной сноровкой. Это был тот, что следил за нами, тот, что держал меня, пока Фумеро избивал Фермина у приюта Святой Лусии, тот, что шпионил за мной два дня назад. Он посмотрел на меня пустыми, невыразительными глазами. С самым спокойным видом, какой только мог изобразить, я шагнул Фумеро навстречу. У инспектора глаза были налиты кровью, через всю левую щеку тянулась свежая едва подсохшая царапина.

— Где?!

— Что где?

Фумеро опустил голову, встряхнулся, пробормотал что-то про себя. Когда он поднял лицо, оно оказалось искажено звериным оскалом, и в руке был зажат револьвер. Сверля меня взглядом, Фумеро ударил рукояткой по вазе с увядшими цветами: та распалась на кучу осколков, по скатерти потекла вода. Я невольно вздрогнул. Отец, которого крепко держали, что-то неразборчиво кричал в прихожей, но я не мог разобрать слов, ибо в состоянии был воспринять лишь холод револьверного дула, вдавленного мне в щеку, и еще запах пороха.