Веласкес потерял дар речи.
— Это было девять лет назад, — внес я
поправку. — И я погорячился.
— Что ж, я до сих пор жду твоих извинений.
Веласкес от души рассмеялся и забрал у меня из рук пакет.
— Мне кажется, я здесь лишний, — сказал он,
вскрывая его. — О, отлично! Слушай, Даниель, передай отцу, что я ищу книгу
Франсиско Франко Баамонде под названием «Сид Кампеадор: юношеские послания из
Сеуты» с предисловием и комментариями Пемана.
— Считайте, уже передал. Через пару недель мы вам
что-нибудь сообщим.
— Ловлю тебя на слове, а теперь мне надо спешить: у
меня еще встреча с тридцатью двумя невеждами.
Профессор Веласкес подмигнул мне и исчез в недрах аудитории,
оставив нас с Беа наедине. Я не знал, куда девать глаза.
— Слушай, Беа, когда я тебя обозвал, по правде говоря, я…
— Я пошутила, Даниель. Мы тогда были детьми, а Томас и
так тебе изрядно врезал.
— Да уж. До сих пор искры из глаз сыплются.
Беа улыбалась мне, кажется предлагая мир или по крайней мере
перемирие.
— К тому же ты был прав, я действительно самоуверенна,
а иногда и немного дура, — сказала Беа. — Я ведь не слишком тебе
нравлюсь, Даниель, верно?
Вопрос совершенно сбил меня с толку, обезоружил и даже
напугал тем, как легко утратить неприязнь к человеку, которого считаешь врагом,
если он демонстрирует тебе дружелюбие.
— Это неправда.
— Томас говорит, что на самом деле я тебе не то чтобы
не нравлюсь, просто ты не перевариваешь моего отца, а платить за это приходится
мне. А его ты боишься. Я тебя не виню, его все боятся.
Вначале я был растерян, но вскоре уже улыбался и кивал:
— Выходит, Томас знает меня лучше, чем я сам.
— Не удивляйся. Мой брат всех нас насквозь видит,
просто помалкивает. Но если вдруг однажды откроет рот, стены рухнут. Он очень
любит тебя, знаешь?
Я пожал плечами и потупился.
— Он постоянно рассказывает о тебе, твоем отце, книжной
лавке и об этом вашем приятеле, что теперь с вами работает. Томас полагает, что
он не реализовавшийся гений. Порой мне даже кажется, что он считает своей
настоящей семьей вас, а не нас.
Я встретил ее взгляд — твердый, открытый, спокойный. Не
зная, что сказать, я просто улыбнулся. Она загнала меня в угол своей
искренностью, и я отвел глаза и стал смотреть в окно.
— Не знал, что ты здесь учишься.
— Да, на первом курсе.
— Литература?
— Мой отец считает, что точные науки не для слабого
пола.
— Да. Слишком много цифр.
— Мне все равно, я люблю читать, а кроме того, здесь
можно познакомиться с интересными людьми.
— Как профессор Веласкес?
Беа криво улыбнулась:
— Я всего лишь на первом курсе, но знаю уже достаточно,
чтобы видеть пройдох за версту, Даниель. Особенно людей его типа.
Я спросил себя, к какому, интересно, типу она относит меня.
— Кроме того, профессор Веласкес друг моего отца. Они
оба члены совета Ассоциации защиты и развития сарсуэлы и испанской поэзии.
Я сделал вид, что весьма этим впечатлен.
— А как твой жених, лейтенант Каскос Буэндиа?
Улыбка исчезла.
— Пабло приедет через три недели в увольнительную.
— Ты, должно быть, рада.
— Да, очень. Он замечательный парень, хоть я и
представляю себе, что ты о нем думаешь.
Это вряд ли, подумал я. Беа смотрела на меня немного
настороженно. Я уже хотел сменить тему, но мой язык меня опередил.
— Томас говорит, что вы собираетесь пожениться и
перебраться в Эль-Ферроль.
Она быстро кивнула:
— Как только у Пабло закончится служба.
— Тебе, должно быть, не терпится, — сказал я, и в
голосе моем прозвучала издевка; голос вообще звучал вызывающе, я и сам не знал
почему.
— Если честно, мне все равно. Его семье принадлежит там
пара верфей, и Пабло возглавит одну из них. У него прирожденный дар
руководителя.
— Это заметно.
Беа сдержала улыбку:
— Кроме того, после стольких лет Барселону я знаю вдоль
и поперек…
Ее взгляд стал грустным, усталым.
— Как я поняла, Эль-Ферроль замечательный город. Полный
жизни. А морепродукты там, говорят, просто фантастические, особенно
крабы. — Беа вздохнула и покачала головой. Казалось, если бы не была такой
гордячкой, она вот-вот заплачет от досады. Но она негромко рассмеялась. —
Уж девять лет прошло, а тебе все еще нравится меня обижать, верно, Даниель? Что
ж, давай, не смущайся. Я сама виновата, думала, что мы станем друзьями или
сделаем вид, что стали, но, похоже, мне далеко до моего брата. Прости, что
отняла у тебя время.
Она повернулась и пошла по коридору, ведущему к библиотеке.
Я смотрел, как она шла по черным и белым плитам, а ее тень прорезала полосы
света, струившегося сквозь оконные стекла.
— Беа, постой!
Проклиная свой характер, я бросился следом. Посреди коридора
нагнал, схватив за руку. Ее взгляд обжег меня.
— Извини. Но ты ошибаешься: это не твоя вина, а моя.
Это мне далеко до твоего брата, да и до тебя. А если я тебя обидел, то из
зависти к этому придурку, что ходит у тебя в женихах, и от злости, что такая,
как ты, готова последовать за ним хоть в Эль-Ферроль, хоть в Конго.
— Даниель…
— Ты ошибаешься во мне, мы можем стать друзьями, если
теперь, зная, сколь малого я стою, позволишь мне протянуть тебе руку. И с
Барселоной ты не права, полагая, что знаешь ее наизусть; берусь доказать, что
это не так, если ты разрешишь мне показать тебе город.
Я видел, что ее лицо осветилось улыбкой, а по щеке скатилась
тихая слезинка.
— Надеюсь, ты не врешь, — сказала она, —
иначе я все расскажу брату, и он тебе голову оторвет.
Я протянул ей руку:
— Согласен. Друзья?
Она протянула мне свою.
— Во сколько у тебя заканчиваются занятия в
пятницу? — спросил я.
Она на секунду задумалась:
— В пять.
— Ровно в пять я буду ждать тебя в галерее и, прежде
чем стемнеет, докажу, что ты видела в Барселоне далеко не все и что не должна
ехать в Эль-Ферроль с этим кретином, которого, как мне кажется, просто не
можешь любить, а если ты все-таки сделаешь это, образ города будет преследовать
тебя, и ты умрешь от тоски.