— Неужели вы этому верите?
— Нет, конечно. Я поклонник другой теории. Выдвинутой
Цимерманом.
— И она состоит в том…
— Что черный человек — патрон сего места, родоначальник
тайного и запретного знания, учености и памяти, тот, кто дарует свет озарения
сказителям и писателям с незапамятных времен… Он наш ангел-хранитель, ангел лжи
и ночи.
— Вы меня разыгрываете.
— В каждом лабиринте обитает свой Минотавр, —
промолвил хранитель. Исаак загадочно улыбнулся и указал на вход в
лабиринт. — Выбор за вами.
Я ступил на мостик, который вел к одному из проходов.
Постепенно я углубился в коридор из книг, описывавший восходящую дугу. В конце
дуги коридор разветвлялся на четыре рукава и образовывал небольшой круг, откуда
вырастала винтовая лестница, терявшаяся в вышине. Я поднимался по лестницам,
пока не добрался до площадки, где начинались три коридора. Я рискнул, выбрав
тот, который, по моему мнению, вел в сердце конструкции. Я шел, скользя
кончиками пальцев по корешкам десятков и десятков книг. Я всем существом вбирал
запах и свет, пробивавшийся сквозь узкие щели и ореолом окружавший стеклянные
фонари, привинченные к деревянным стеллажам, развеивая призраков и тени. Так я
брел без цели минут тридцать и в результате очутился в некоем замкнутом
пространстве, похожем на комнату, где стояли стол и стул. Стены были сложены из
книг и казались сплошными, за исключением крохотной расселины, наводившей на
мысль, что кто-то унес с полки один том. Я решил, что тут роман «Шаги с неба»
обретет новый дом. Я в последний раз посмотрел на титульный лист и перечитал
первые строчки. Я представил себе миг (если судьбе будет угодно), который
наступит через много лет после того, как меня постигнут смерть и забвение,
когда неведомый человек повторит мой путь и придет в эту комнату, чтобы найти
безвестную книгу, в которую я вложил душу. Я поставил ее на полку. Меня
охватило странное ощущение, будто это я сам остался на стеллаже. И тут я
почувствовал, что за спиной у меня кто-то есть. Я повернулся и встретился лицом
к лицу с черным человеком, смотревшим мне прямо в глаза.
21
В первый момент я не узнал собственного взгляда в зеркале —
одном из вереницы матово поблескивавших зеркал, тянувшейся вдоль коридоров
лабиринта. В зеркале отражались мое лицо и кожа, но глаза были чужими.
Тревожные, темные, до краев наполненные злобой. Я отвел взгляд и почувствовал,
что меня снова одолевает тошнота. Я присел на стул у стола и сделал глубокий
вдох. Мне пришло в голову, что даже доктора Триаса, наверное, позабавило бы,
что жилец, поселившийся у меня в мозгу, или новообразование, как он предпочитал
выражаться, случайно нанесет мне удар милосердия в подобном месте, почтив меня
честью сделаться первым постоянным гражданином Кладбища забытых романистов. Тем
литератором, кто будет погребен вместе со своим последним и жалким творением,
собственноручно уложенным автором в могилу. Меня найдут спустя десять месяцев
или десять лет, а может, не найдут никогда. Яркий финал, достойный «Города
проклятых».
Меня разобрал горький смех, и он, наверное, спас меня,
поскольку сознание немного прояснилось. По крайней мере я вновь стал отдавать
себе отчет, где нахожусь и с какой целью пришел сюда. Я собирался встать, как
вдруг увидел его — неказистый томик с потемневшей обложкой и стершимся
названием на корешке. Он лежал на стопке из четырех книг, сложенной на краю
стола. Я взял его в руки. Книга была переплетена в пергамент или, во всяком
случае, какую-то кожу, выделанную и вычерненную скорее прикосновениями рук, чем
красителем. Буквы заглавия, выведенные чем-то вроде туши, расплылись, но на
четвертой странице название читалось отчетливо:
Lux Aeterna
[31]
D. M.
Инициалы, совпадавшие с моими, видимо, принадлежали автору,
но в книге не нашлось больше ни одного свидетельства, подтверждавшего
предположение. Я бегло просмотрел несколько страниц и выделил не меньше пяти
языков, чередовавшихся в тексте: испанский, немецкий, латынь, французский и
древнееврейский. Я наугад прочел один абзац. Отрывок имел сходство с молитвой,
хотя, если я ничего не напутал, в традиционной литургии она не звучала. И
потому меня заинтересовал необычный требник или сборник плегарий.
[32]
Текст был размечен цифрами и разбит на строфы с выделенными вступлениями,
обозначавшими скорее всего новый эпизод или тему. Чем внимательнее я
вчитывался, тем больше убеждался, что содержание живо напоминает мне уроки
евангелия и катехизиса в школе.
Я легко мог выйти из комнаты, образованной стеллажами,
выбрать любую другую книгу среди сотен тысяч и покинуть это странное место,
чтобы никогда больше туда не возвращаться. Мне даже казалось, что я так и
поступил, пока не осознал, что иду обратно по тоннелям и коридорам лабиринта с
этой книгой в руках: она, как паразит, словно въелась в кожу. На секунду мне
почудилось, что книге хочется распрощаться с этим местом намного сильнее, чем
мне, и она каким-то образом руководит мною, указывая путь. Изрядно покружив и
пару раз продефилировав мимо одного и того же экземпляра четвертого тома
собраний сочинений Ле Фаню,
[33]
сам не понимая как, я очутился
у винтовой лестницы, спускавшейся вниз, и оттуда без труда нашел дорогу к
выходу из лабиринта. Я полагал, что Исаак дожидается меня на пороге, но
хранителя нигде не было видно, хотя меня не покидало ощущение, будто кто-то
наблюдает за мной из темноты. Под высоченным куполом Кладбища забытых книг
стояла мертвая тишина.
— Исаак? — позвал я.
Эхо моего голоса поглотила темнота. Напрасно прождав
несколько минут, я двинулся к выходу. Голубоватое сумеречное сияние, сочившееся
сквозь стеклянный свод, постепенно тускнело, и под конец меня окружила полная
тьма. Сделав еще десяток шагов, я различил свет, мерцавший в дальнем конце
галереи, и вскоре убедился, что хранитель оставил для меня фонарь у подножия
портала. Я обернулся в последний раз, попытавшись проникнуть взглядом сквозь
черноту, заполнявшую галерею, а затем потянул за рукоять, приводившую в
действие систему рельсов и блоков. Анкеры механизма один за другим выскользнули
из пазов, и дверь приоткрылась на пару сантиметров. Я толкнул ее, расширив щель
ровно настолько, чтобы протиснуться, и вышел на волю. Дверь тотчас стала
закрываться и вновь запечаталась с гулким стуком.
22
По мере того как я удалялся от Кладбища забытых книг, его
магия ослабевала, и на меня снова накатили тошнота и боль. Дважды я падал
ничком. Один раз это произошло на бульваре Рамбла, а во второй — при попытке
перейти улицу Виа-Лайетана. Мне помог подняться мальчик, буквально вытащив
из-под колес трамвая. С огромным трудом я добрался до дверей своего жилища. Дом
простоял запертым весь день, и влажная жара, пропитанная нездоровыми миазмами,
ежедневно душившая город, волнами пыльного марева заполняла комнаты. Я поднялся
в кабинет в башне и распахнул окна настежь. Слабое дуновение ветра едва
ощущалось под небом, обложенным темными тучами, медленно кружившими над
Барселоной. Я положил книгу на письменный стол, сказав себе, что, наверное, у
меня еще хватит времени внимательно ее изучить. А может, и нет. Возможно, мое
время истекло. Мало что вообще теперь имело значение.