И вот так, читая старые хроники времен воины в Испании,
времен войны, разразившейся затем в Европе и мире, я внезапно решил, что терять
мне, в сущности, нечего. Я хотел лишь одного — узнать, все ли в порядке у
Исабеллы и помнит ли она меня. Или хотя бы узнать, жива ли она. Тогда я написал
письмо на адрес старой букинистической лавки «Семпере и сыновья» на улице
Санта-Ана в Барселоне. Я знал, что истекут недели или даже месяцы, прежде чем
письмо дойдет до адресата, если это вообще когда-нибудь случится. В графе
«отправитель» я подписался «Мистер Рочестер». Я знал: если письмо попадет к ней
в руки, Исабелла догадается, от кого оно. И если ей не захочется, она может не
распечатывать его и забыть обо мне навсегда.
Месяц за месяцем я описывал случившуюся со мной историю. Я
снова увидел лицо своего отца и бегал на посылках в редакции «Голоса
индустрии», мечтая однажды потягаться с великим Педро Видалем. Я вновь впервые
встретил Кристину Сагниер и опять переступил в первый раз порог дома с башней,
чтобы погрузиться в бездну безумия, поглотившую Диего Марласку. Я писал каждый
день с полуночи до рассвета без перерыва, ощущая себя живым впервые с того дня,
когда мне пришлось бежать из города.
Письмо пришло в июне. Почтальон сунул мне его под дверь,
пока я спал. Оно было отправлено мистеру Рочестеру, а обратный адрес указан
просто: «Книжный магазин „Семпере и сыновья“, Барселона». Несколько минут я
метался по хижине, не отваживаясь вскрыть письмо. Наконец я вышел и сел на
кромке берега, чтобы прочесть его. В конверте лежал листок бумаги и второй
конверт, поменьше. На маленьком конверте, траченном временем, почерком, который
я не забыл за прошедшие полтора десятка лет, было написано мое имя: «Давид».
В письме Семпере-младший рассказывал мне, что после
нескольких лет бурной и расторгавшейся помолвки они с Исабеллой сочетались
браком 18 января 1935 года в церкви Санта-Ана. Церемонию вопреки всем
предсказаниям совершил девяностолетний священник, произносивший надгробную речь
на похоронах сеньора Семпере. Несмотря на стремление и горячее желание
руководства епископства, он упорно сопротивлялся смерти и продолжал вести себя
так, как считал нужным. Через год, накануне гражданской войны, Исабелла
произвела на свет мальчика, который зовется Даниэль Семпере. Страшные годы
войны принесли немало бед и лишений. Вскоре после окончания схватки за власть,
в дни черного проклятого мира, который, наверное, навсегда отравил небо и
землю, Исабелла заразилась холерой и умерла в объятиях мужа в их квартирке над
книжной лавкой. Ее похоронили на кладбище Монтжуик в день, когда Даниэлю
исполнилось четыре года, под проливным дождем, длившимся два дня и две ночи.
Семпере признавался в письме, что когда малыш спросил его: «Небо тоже плачет?»
— он не смог ответить, голос не слушался его.
В конверте, на котором было указано мое имя, лежало письмо
Исабеллы. Она написала его в последние дни жизни, заставив мужа дать клятву,
что тот пошлет письмо мне, если когда-нибудь узнает о моем местопребывании.
Дорогой Давид,
иногда мне кажется, что я начала писать это письмо несколько
лет назад и до сих пор не могу его закончить. Много воды утекло с тех пор, как
мы виделись в последний раз. За это время произошло немало событий, ужасных и
ничтожных. И все-таки не проходило дня, чтобы я не вспоминала о Вас. Я гадала,
где Вы, удалось ли Вам обрести покой, пишете ли Вы. Иногда я думала, что,
может, Вы превратились в сварливого старикашку или влюбились. И я часто
задавалась вопросом, помните ли Вы еще о нас и о маленькой книжной лавке «Семпере
и сыновья», а также о самой скверной своей помощнице из всех тех, которых у Вас
никогда не было.
Боюсь, Вы уехали, так и не научив меня писать. Я не знаю, с
чего начать и как облечь в слова все то, что мне хотелось бы Вам сказать. Мне
было бы приятно, если бы Вы узнали, что я счастлива. Благодаря Вам я встретила
человека, которого полюбила и который любит меня, и у нас родился сын. Его
зовут Даниэль, и я без конца рассказываю ему о Вас. Он помог мне понять, в чем
смысл жизни, чего ни одна книга даже не начинала объяснять.
Никто об этом не знает, но я до сих пор временами прихожу на
пристань, где провожала Вас, когда Вы простились с городом навсегда. И я сижу
там одна и жду, как будто знаю, что Вы должны вернуться. Если Вы это сделаете,
то убедитесь, что книжный магазин, как и прежде, открыт, невзирая на все
пережитое. Земельный участок, где стоял дом с башней, до сих пор пустует. Все
лживые россказни о Вас давно позабыты. Тем более что по улицам города ходит
множество людей, взявших на душу столько греха, что им даже вспоминать об этом
страшно. Когда же они все-таки вспоминают, то лгут самим себе, так как иначе не
смогли бы спокойно смотреться в зеркало. В нашей лавке по-прежнему продаются
Ваши книги, правда, из-под прилавка, поскольку теперь они признаны
безнравственными. Ныне в стране больше желающих уничтожать и сжигать книги, чем
тех, кто хочет их читать. Настали тяжелые времена, и я нередко думаю, что
худшее еще впереди.
Мой муж и врачи уверены, что сумели обмануть меня. Но я
знаю, что жить мне осталось недолго. Я чувствую, что скоро умру, и когда Вы
получите это письмо, меня уже не будет на свете. Поэтому мне захотелось
написать Вам. Мне хочется сказать, что я не боюсь. Меня тревожит только то, что
я оставляю хорошего человека, открывшего для меня настоящую жизнь, и моего
Даниэля одних в мире, который с каждым днем все больше становится именно таким,
каким видели его Вы, и совсем не таким, каким представляла его я.
Я хотела сказать Вам, что как бы там ни было, но я жила
полнокровной жизнью и благодарна за то время, которое было дано мне. И еще я
благодарна за то, что смогла познакомиться с Вами и стать Вашим другом. Я пишу
Вам потому, что мне хотелось бы, чтобы Вы помнили меня. И тогда, если в Вашей
жизни появится человек, который будет Вам дорог, как мне мой маленький Даниэль,
Вы расскажете ему обо мне, и я благодаря Вашим словам обрету вечную жизнь.
С любовью,
Исабелла.
Прошло некоторое время после того, как я получил письмо. И
однажды я понял, что нахожусь на берегу не один. Я почувствовал его присутствие
в дыхании восточного ветра, но не хотел и не мог снова бежать. Произошло это
ближе к вечеру, когда я сел поработать у окна, дожидаясь, когда солнце
соскользнет за горизонт. Послышались шаги по деревянному настилу пристани, и я
увидел его.
Патрон, в белом костюме, неторопливо шел по причалу и вел за
руку девочку семи-восьми лет. В тот же миг я узнал образ, запечатленный на
старой фотографии, которую Кристина бережно хранила всю жизнь, не ведая, откуда
она взялась. Патрон дошел до конца мостков и присел рядом с девочкой. Оба
смотрели, как солнце растекается расплавленным золотом по поверхности океана. Я
вышел из хижины и ступил на причал. Когда я приблизился к краю, патрон
повернулся с улыбкой. Его лицо не выражало ни угрозы, ни злобы, лишь тень
грусти омрачала его.
— Я скучал, друг мой, — сказал он. — Мне
недоставало наших бесед и даже наших небольших разногласий…
— Вы пришли, чтобы рассчитаться?