На следующий день Кристина очнулась. Она лежала, привязанная
кожаными ремнями к кровати, заточенная в комнату без окон, единственным
освещением которой была желтоватая лампочка под потолком. Я провел ночь, сидя в
углу на стуле и глядя на нее, и полностью потерял представление о том, сколько
прошло времени. Кристина открыла глаза внезапно, с болезненной гримасой —
давали о себе знать многочисленные порезы и раны, покрывавшие ее руки.
— Давид? — позвала она.
— Я здесь, — откликнулся я.
Я приблизился к кровати и склонился над Кристиной, чтобы она
увидела мое лицо и безжизненную улыбку, которую мне удалось выдавить.
— Я не могу пошевельнуться.
— Ты привязана ремнями. Для твоего же блага. Как только
придет доктор, он тебя развяжет.
— Развяжи меня сам.
— Не могу. Только доктор имеет право…
— Пожалуйста, — взмолилась она.
— Кристина, лучше, если…
— Пожалуйста.
В ее глазах отражались боль и страх, но, главное, в них
светилось ясное, незамутненное сознание, чего я не видел ни разу за все то
время, что посещал ее в санатории. Она вновь стала собой. Я развязал два
верхних ремня, оплетавших ее плечи и пояс. И ласково погладил ее по щеке.
Кристина дрожала.
— Тебе холодно?
Она качнула головой.
— Может, позвать доктора?
Она снова отрицательно покачала головой.
— Давид, посмотри на меня.
Я присел на край кровати и заглянул ей в глаза.
— Ты должен уничтожить ее, — сказала она.
— О чем ты?
— Ты должен уничтожить ее.
— Что?
— Книгу.
— Кристина, будет лучше, если я позову доктора…
— Нет. Послушай меня. — Она с силой стиснула мою
руку. — Помнишь то утро, когда ты ушел за билетами? Я снова поднялась в
кабинет и открыла кофр.
Я тяжело вздохнул.
— Я нашла рукопись и начала ее читать.
— Это всего лишь сказка, Кристина…
— Не лги мне. Я читала ее, Давид. По крайней мере прочитала
достаточно, чтобы понять, что ее необходимо уничтожить…
— Не переживай из-за этого теперь. Я же сказал, что
отказался от работы над рукописью.
— Но он не отказался от тебя. Я пыталась сжечь ее…
Услышав последние слова, я на миг выпустил ее руку, подавляя
холодную ярость. Я вспомнил, что нашел на полу в кабинете горелые спички.
— Ты собиралась ее сжечь?
— Но не сумела, — пробормотала она. — В доме
кто-то был.
— В доме не было никого, Кристина. Никого.
— Как только я зажгла спичку и поднесла пламя к рукописи,
я почувствовала, что он стоит за спиной. Меня ударили по затылку, и я упала.
— Кто ударил тебя?
— Вокруг все потемнело, словно дневной свет ушел
куда-то и не мог найти пути назад. Я повернулась, но было очень темно. Я
увидела только его глаза. Глаза как у волка.
— Кристина…
— Он вырвал у меня рукопись и снова положил ее в кофр.
— Кристина, тебе нехорошо. Разреши, я позову доктора и…
— Ты меня не слушаешь.
Я улыбнулся ей и поцеловал в лоб.
— Конечно, слушаю. Но в доме больше никого не было…
Она закрыла глаза и наклонила голову, издав стон, словно мои
слова как кинжалы пронзили ей внутренности.
— Я позову врача…
Наклонившись, я снова поцеловал Кристину и встал.
Направляясь к двери, я спиной чувствовал ее взгляд.
— Малодушный, — сказала Кристина.
Когда я вернулся в комнату с доктором Санхуаном, Кристина
развязала последние ремни и, покачиваясь, шла к двери, оставляя кровавые следы
на светлой плитке. Мы вдвоем подхватили ее и снова уложили на кровать. Кристина
кричала и вырывалась с неистовством, от которого кровь стыла в жилах.
Шум и крики всполошили весь медперсонал. Охранник помог нам
держать Кристину, пока доктор снова привязывал ее ремнями. Обездвижив ее,
доктор сердито посмотрел на меня.
— Я сделаю ей еще один укол. Оставайтесь здесь и не смейте
больше развязывать ремни.
Я оставался с ней наедине всего минуту и хотел успокоить ее.
Кристина продолжала вырываться, пытаясь освободиться от пут. Я обхватил
ладонями ее лицо, стараясь заглянуть в глаза.
— Кристина, пожалуйста…
Она плюнула мне в лицо.
— Убирайся!
Доктор возвратился в сопровождении медсестры, которая несла
металлический поднос со шприцем, марлевыми салфетками и стеклянной ампулой с
желтоватой жидкостью.
— Выйдите, — велел доктор.
Я отступил к порогу. Медсестра прижала Кристину к кровати, а
доктор сделал ей укол успокоительного лекарства в руку. Кристина душераздирающе
кричала. Я зажал руками уши и выскочил в коридор.
«Малодушный, — повторил я про себя. — Малодушный».
10
За санаторием «Вилла Сан-Антонио» начиналась дорога,
окаймленная деревьями, росшими вдоль сточной канавы. Дорога шла из поселка. На
карте, висевшей в рамке в ресторанном зале гостиницы «Лаго», она была
обозначена романтическим названием «аллея Влюбленных». В тот день, покинув
санаторий, я решил пойти по этой тенистой тропе, сулившей, помимо любовных
утех, еще и одиночество. Я прошагал около получаса, не встретив на своем пути
ни души. Селение осталось позади, и угловатый силуэт «Виллы Сан-Антонио», а
также большие особняки, окружавшие озеро, стали казаться картонными аппликациями,
наклеенными на горизонт. Я сел на одну из скамеек, пунктиром отмечавших
маршрут, и смотрел, как садится солнце на краю долины Сердания. Метрах в
двухстах от моей скамейки, посреди чистого поля, занесенного снегом,
вырисовывался силуэт маленькой часовни. Не понимая зачем, я встал и,
прокладывая стежку по нетронутому снегу, направился к строению. Когда до
часовни оставалось не больше дюжины метров, я разглядел, что у часовни нет
дверей. Каменная кладка почернела от пламени, спалившего сооружение. Я поднялся
по ступеням, которые вели к проему, некогда служившему входом, и сделал
несколько шагов внутрь. Среди пепла и головешек выступали обугленные остатки
скамей и балок, обрушившихся с потолка. Сорняки расползлись по всему помещению
и оплетали руины алтаря. Закатное солнце пробивалoсь сквозь узкие оконца. Я сел
на то, что осталось от скамьи перед алтарем, и прислушался к свисту ветра в
щелях купола, разрушенного огнем. Я возвел глаза к небу. Как мне хотелось иметь
хотя бы крупицу той веры, которую питал мой добрый друг Семпере, веру в Бога
или в книги, и с этой верой помолиться небесам или преисподней, чтобы мне дали
еще один шанс и позволили забрать отсюда Кристину.