В самом деле – постепенно не только выказывать свои чувства,
но и вообще говорить сделалось между Марией и бароном как бы верхом неприличия.
Они просто жили рядом, порою неделями не обмолвливаясь ни словом, но
непрестанно ощущая раздражение от соседства друг друга. И поэтому ни тетушке,
ни мужу, ни кому другому не смогла рассказать Мария о том, что однажды в
сумерках, уходя от графини Евлалии и уже садясь в свой экипаж, она вдруг
заметила некую фигуру, вжавшуюся в стену сада и как бы пытавшуюся слиться с
ней. Похоже было, что тот человек кого-то выслеживал, стараясь остаться
незаметным… не вор ли, алчущий добычи? Мария хотела воротиться, поднять
тревогу, да раздумала: она знала, что изощренные пристрастия теткиных подруг не
по нраву их мужьям, так что кто-то из них вполне мог выслеживать здесь свою
неохочую до супружеских ласк половину либо сам, либо с помощью нанятого сыщика;
поэтому не дело Марии, которая все больше брезговала этими дамами, вмешиваться.
Вдобавок что-то в фигуре этого человека показалось ей знакомым, и Мария так
была занята попытками его вспомнить, что не заметила дороги домой. Она попусту
напрягала память до самого вечера, а потом рукой махнула: верно, почудилось!
К ужину тем вечером подали прекрасное анжуйское вино, и в
миг, когда Мария ощутила на губах его сладость, сердце вдруг глухо стукнуло
где-то в горле – она вспомнила жар огня в камине и жаркий, алый бархат
покрывала на широкой кровати, она вспомнила терпкую сладость вина, которое она
шаловливо слизнула с горячих губ…
Она вспомнила этого человека.
Вайян!
* * *
Удивительное дело! До сей минуты Мария почти не думала о
нем, даже в связи с беременностью, которая была в ее сознании как бы следствием
вообще всего приключения в замке, а не объятий на кровати под пологом. Не менее
удивительно, что никто и ни разу – никто и ни разу! – ни барон, ни тетка, ни
Комаровский не спрашивали у Марии, чего ради разбойники похитили ее и держали в
своем вертепе. Сначала, наверное, было слишком велико потрясение от ее
приключения, потом как-то недосуг сделалось… а барону, очевидно, вообще было
безразлично все случившееся с женой, лишь бы не страдало его renommée
[65].
. Вот и сама Мария начисто позабыла не только о Вайяне, но даже и о цели своего
похищения – любыми пытками вынудить ее написать завещание. Но теперь, после
внезапной встречи, всколыхнулись прежние подозрения и родились новые: а не
потому ли Корф и графиня Евлалия обошли молчанием сие несчастное приключение,
что кто-то из них доподлинно знал его причину и опасался при расспросах
невзначай проговориться?..
Теперь ей казалось, что Вайян везде, что он следит за нею
неотступно. Его стройная, проворная фигура мелькала в полумраке рассвета и
сумерек, мелькала меж деревьями сада; силуэт его проскальзывал сквозь неплотно
затворенные окна библиотеки и блуждал по дому, словно призрак какой-нибудь
неупокоенной души…
Словом, Вайян и страх перед его внезапным появлением,
несомненно, какое-то время занимали бы Марию, когда бы неожиданная причина не
заставила ее вновь позабыть о приключениях в старом замке.
Имя причины было – Николь.
* * *
Как-то раз незвано появившись в комнате баронессы, любовница
хозяина чуть не с порога заявила:
– Простите великодушно, ваше сиятельство (тут Николь
помедлила, дабы Мария успела прочувствовать издевку сего величанья), но я все
забываю исполнить некое поручение, имеющее до вас непосредственное
касательство. Еще с прошлого года… ах, забывчивость моя не имеет оправданий! –
И она повинно склонила голову.
Мария опустила на колени недоплетенное кружево и недоверчиво
взглянула на Николь.
Потупясь, она вытащила из-за спины скомканный батистовый
платочек.
– Вот, баронесса… это ваше.
Мария опасливо взяла платочек, повертела в руках. Ее
платочек, в самом деле: изысканно вышитые буквы М и К в вензеле баронской
короны – Глашенька, великая мастерица-вышивальщица, любила тешить такими вот
пустячками свое самолюбие, оскорбленное за барыню, которой пренебрегал супруг-барон.
Таких платочков было у Марии с полсотни, так что один
утерянный – не самая великая беда.
– Ну и что? – нетерпеливо, словно ей не в меру недосуг,
понукнула Мария.
– Я же говорю, – наивно хлопнула ресницами Николь, –
позабыла я платочек вам передать, еще тогда-а оставленный в доме моей тетушки…
Крючок выпал из кружева и, скатившись по складкам пышного
платья, стукнулся о паркет.
– А, мамаша Дезорде… – кивнула Мария со слабой улыбкою, и
Николь чуть приподняла брови: наверное, не ожидала такого быстрого признания. –
И что же?
– С этим платочком она передавала вам свой поклон, –
продолжила Николь с той же беззаботностью.
– Благодарю, – кивнула Мария и вдруг, ловко подцепив крючком
за краешек кружева на платочке, выдернула его из рук Николь, платочек упал, но
Мария успела прижать его туфелькой:
– Не трудитесь поднимать. Невелика ценность!
– Так ли? – вкрадчиво шепнула Николь.
И опять воцарилось молчание, потому что Марии стало наконец
ясно, для чего затеян этот разговор.
– Да уж не думаю, чтобы твоя услуга опять дорого стоила. Ты
же прекрасно знаешь: барону известно, где… потерян этот платок, скажем так. Мне
от него нечего скрывать.
Николь улыбнулась словно бы даже ласково, как несмышленому
ребенку:
– От него-то – да! А ему?
– Ему? – Мария чуть нахмурилась. – Что скрывать ему? Ну,
даже если и есть что, так не лучше ли это с ним обсудить?
– Пока еще время не настало, – покачала головою Николь. –
Конечно, барон стал теперь менее добр ко мне, однако я надеюсь на вашу
щедрость. Все-таки нехорошо будет, если в посольстве пойдут всякие разговоры…
или в парижских салонах, где его светлость принят. Ведь кое-кому известно, что
у господина Корфа не может быть детей: он этого никогда не скрывал, – и вдруг
пройдет слух, мол, баронесса…
Мария так резко подалась к Николь, что та отпрянула к двери
и замерла на безопасном расстоянии, схватившись за ручку, готовая в любое
мгновение ускользнуть. Впрочем, вспышка ярости тут же миновала, и Мария с
усмешкою откинулась на спинку кресла, почти в восторге от созерцания такого
бесстыдства:
– Милейшая особа эта мамаша Дезорде! Ее усилиями я чуть не
отправилась на тот свет, однако ни я, ни барон – никто из нас и не подумал хоть
как-то наказать ее за неумелое рукомесло.